Потёмкин, смачно зевнув, и даже с подвывом, сказал:
— Скучно, господа... Мотя, а не проведать ли нам твоего игумена? Помнится, ты мечтал поставить ему сургучную печать на темечко. Возьмём корзину вина, и... Сашка, — обратился он к Безбородко, — сургучика не найдётся?
— Как не быть, — оживился Безбородко.
— Айда!
Благочинный обрадовался позднему визиту, ибо был изрядно подпияхом и кого-то ждал — стол обильно уставлен яствами и питьём.
— Вот и славно, дети, что вняли зову моему, — говорил он тоненьким голоском, жмуря мутные глазки, — скорбь, как и радость, требует общения духа... Сердцем истлеваю по безвременно ушедшему от нас рабу Божьему Авессалому, но не с кем горе разделить. Помянем усопшего в день девятый и сходим поклониться телу его бренному, мню мощи сберечь. Бесподобен был он в святости и смирении... хотя... — Благочинный щёлкнул пальцем по рюмке и захихикал.
Помянули раз и другой, и всё не квасом хлебным, а хлебным вином, настоянным на травах, кои прибивают злой аромат. Когда пошли в усыпальницу, игумен был нетвёрд в ногах, идти ему помогали, а он нёс околесицу:
— И чарки взять, и вина освящённого... Витает посланец Сатаны над прахом сына церкви святой, ввергает в соблазн душу усопшего, а мы её винцом окропим, винцом священным... Черти, они страсть как падки на вино, только в ногах слабы, чуть понюхают и — бац! — готовы, отбросили копыта. — В гулком тёмном объёме монастырской церкви горели две свечи у изголовья покойного, одна теплилась меж связанных рук на груди. Золотился иконостас, монотонно звучал голос чтеца. — Иди поспи, сын мой, — скомандовал игумен, отпуская чтеца, — я сам... — Подойдя ко гробу, он первым делом плеснул вина в чарку и поднёс к губам усопшего. Огорчённо сказал: — Не хочешь... не хочешь, стало быть, — и рухнул на подставленную скамью.
— Готов, спит, — удостоверил Тимоша.
— А теперь, ребятки, примерим, ладна ли домовина иерею.
Извлекли тело покойника, отнесли к подножию аналоя, аккуратно уложили. Подняли и попытались вместить в гроб уснувшего, оказалось коротковато. Ничего, согнули коленки, хорошо будет. Связали на груди руки, пристроили свечу, запалили. Лицо благочинного было спокойным и приветливым. Он поморщился лишь тогда, когда Маттей, положив облатку поперёк лба, капнул на неё сургучом и прижал пятак, предварительно лизнув его. Достоинство монеты читалось ясно.
— Вот, отец святой, мы и в расчёте, — буркнул Маттей. — Помянем вновь преставившегося.
Тот отозвался:
— А мне?
— Тебе не положено, ты в раю.
Он кивнул головой и успокоился, но свечу едва не порушил.
Забрав бутылки и чарки, именитые озорники зашагали к выходу.
Мчались кони по свежему снегу, пьяный ор разносился по округе.
11
Он будто бы лежал в постели с Екатериной. Она плакала и гладила своего любимого пса, влезшего почему-то между ними.
— Сутерленд, Сутерлендик мой, один ты меня не бросаешь... Все оставляют меня, один ты... Иди, иди ко мне, Сутерлендик, Сутер...
Но пёс к ней не шёл, а карабкался к Григорию на подушку и всё норовил лечь пузом на рот. Григорий задыхался и бормотал: «Пшёл... пшёл вон... пшёл...» Но упрямый пёс лез на лицо мохнатым пузом. Задыхаясь, Григорий мотнул головой и проснулся. Неимоверным усилием заставил себя открыть глаза и увидел, что лежит, запрокинув голову, на спине меж двух женщин. Их волосы сплелись на лице. Отведя их, увидел в робком свете лампады по левую руку даму темноволосую, она лежала на боку, уткнувшись носом в его ухо, а голой рукой обхватив его за шею. Сопела в ухо и всё ещё прижималась плотнее. Справа, отвернувшись к стене, лежала светловолосая, в кудряшках. Он приподнялся, пытаясь высвободиться из-под настырной подружки.
Кудрявая спросонья проворчала:
— Дайте спать, неугомонные...
Кое-как скатившись с кровати, укрыл обеих одеялом, сползшим на пол, и принялся шарить, ища одежду. Всё оказалось аккуратно сложенным в кресле.
— Алла, алла, — пробормотала чернявая, подбираясь к подружке.
Закутавшись в шинель, Потёмкин быстро шагал во тьму навстречу секущему ветру.
12
Официально было два двора — большой (при Екатерине) и малый (при великом князе, наследнике трона). Но был совсем маленький и неофициальный — круг ближайших друзей и подчинённых, который собирался у императрицы с самого утра.