- Я пытаюсь помочь тебе, но ты отказываешься от помощи.
- О, да. Твоя знаменитая помощь, - произносит она. - Ранить мое ухо ножом, поддразнивать меня и кричать на меня больше, чем на других, действительно помогает.
- Поддразнивать тебя? Ты имеешь в виду, когда я метал ножи? Я не поддразнивал тебя! - Я трясу головой. - Я напоминал тебе о том, что если ты струсишь, то кто-то другой займет твое место.
Для меня в тот момент все казалось очевидным. Я думал, что после момента, когда она, казалось начала понимать меня лучше остальных, она поймет и это. Но, конечно, она не поняла. Она не читает мысли.
- Почему? - спрашивает она.
- Потому что...ты из Отречения, - говорю я. - И...когда ты ты самоотверженна, ты на пике своей храбрости. Но на твоем месте я бы делал вид, что эти самоотверженные порывы проходят, потому что если не те люди узнают об этом... ну, ничего хорошего не будет.
- Почему? Почему их заботят мои намерения?
- Намерения - единственная вещь, которая их заботит. Они пытаются заставить тебя думать, что их заботит то, что ты делаешь, но им все равно. Они не хотят, чтобы ты действовала определенным способом, они хотят, чтобы ты думала определенным образом. Так тебя легко понять. Так ты не будешь представлять для них угрозу.
Я кладу руку на стену рядом с ее лицом и наклоняюсь к нему, размышляя о татуировках, образующих узор у меня на спине. Не татуировки сделали меня предателем фракции. А то, что они значат для меня - избавление от узкомыслия любой из фракций, мышления, которое полностью разделяет меня на разные части, сокращая меня до одной лишь версии самого себя.
- Я не понимаю, почему их заботит то, как я думаю, пока я действую как им угодно? - говорит она.
- Сейчас ты действуешь так, как угодно им, но что случится, если твой соединенный-с-Отречением мозг заставит сделать тебя что-то еще, что-то, чего они не хотят?
Как бы он мне не нравился, Зик - превосходный пример. Рожден в Бесстрашии, вырос в Бесстрашии, выбрал Бесстрашие. Я могу рассчитывать на его подобный подход ко всему. Его учили этому с детства. Для него нет других вариантов.
- А может мне не нужна твоя помощь. Думал когда-нибудь об этом? - интересуется она. Я хочу рассмеяться от такого вопроса. Конечно же, я ей не нужен. Когда вообще об этом шла речь? - Я не слабая, я могу сделать это сама.
- Ты думаешь, что мой первый инстинкт - защищать тебя. - Я придвигаюсь ближе к ней. - Потому что ты маленькая, или девушка, или Стифф. Но ты ошибаешься.
Еще ближе. Я касаюсь ее подбородка и на момент задумываюсь о том, чтобы совсем сократить пространство между нами.
Мой первый инстинкт - давить на тебя, пока ты не сломаешься, просто для того, чтобы знать, насколько сильно мне нужно поднажать, - говорю я и это странное замечание, опасное. Я не имею в виду причинение ей вреда, никогда не имел в виду, и я надеюсь, что она знает, что это не то, о чем я думал. - Но я борюсь с ним.
- Почему это твой первый инстинкт? - спрашивает она.
- Страх не подавляет тебя, - говорю я. - Он пробуждает тебя. Я видел это. Это потрясающе. Ее глаза после каждой симуляции, ледяные с голубым пламенем в них. Маленькая, худенькая девочка с тонкими руками. Ходячее противоречие. Моя рука скользит по ее щеке, касается ее шеи. - Иногда я хочу увидеть это снова. Увидеть, как ты пробуждаешься.
Ее руки касаются моей талии, и она прижимается ко мне, или прижимает меня к себе - я не знаю, что именно. Ее руки движутся по моей спине, и я хочу ее так, как никогда не хотел, не просто из-за необдуманного физического желания, а из-за настоящего, особого желания. Не для кого-то, только для нее.
Я касаюсь ее спины, ее волос. Этого сейчас достаточно.
Я должна плакать? - спрашивает она, и это занимает у меня секунду, чтобы понятЬ, что она опять говорит об Але. Хорошо, потому что если это объятие вызывает у нее слезы, то мне следовало бы отметить, что я абсолютно ничего не знаю о романтике. Что в любом случае правдиво. - Со мной что-то не так?
- По-твоему, я знаю что-то о слезах? - Мои непроизвольно появляются и исчезают через несколько секунд.
- Если бы я его простила...думаешь, он был бы жив?
- Я не знаю. - Я кладу руку на ее щеку, мои пальцы касаются ее уха. Она и правда маленькая. Меня это не заботит.
- Мне кажется, что это моя вина, - говорит она.
То же чувствую и я.
- Это не твоя вина. - Я прислоняюсь лбом к ее лбу. Ее дыхание согревает лицо. Я был прав, это лучше, чем держаться на расстоянии, это намного лучше.
- Я должна была. Я должна была простить его.
- Возможно. Возможно, все могли сделать лучше, - говорю я и, не думая, выдаю поговорку отреченных. - Но сейчас мы можем лишь позволить вине напоминать нам, что в следующий раз мы должны быть лучше.
Она немедленно отстраняется, и я чувствую знакомый импульс - быть скупым в словах, чтобы она не запоминала их и не задавала вопросов.
- Из какой ты фракции, Четыре?
Я думаю, ты знаешь.
- Это неважно. Важно то, где я сейчас. И тебе тоже следовало бы это запомнить.
Я больше не хочу быть близко к ней; это все, что я хочу. Я хочу поцеловать ее; сейчас не время для этого.
Я касаюсь губами ее лба, и никто из нас не двигается. Нет пути назад, не для меня.
Кое-что, что она сказала, приклеилось ко мне на целый день. Этого никогда бы не случилось в Отречении.
Сначала я поймал себя на мысли о том, что она просто не знает, о чем говорит.
Но я ошибаюсь, а она права. Ал не умер бы в Отречении, а также он не напал бы на нее. Они могут быть не так безупречны, как я верил - или хотел верить, - но они и не совсем злые.
Я вижу карту сектора Отречения, ту, что нашел на компьютере Макса, стоящую у меня перед глазами, стоит мне их закрыть. Предупрежу я их или нет, я предатель в любом случае, тех или других. Итак, если преданность не возможна, к чему мне тогда стремиться?
Немного времени у меня занимает разработка плана действий. Если бы я был нормальным бесстрашным парнем, а она была нормальной бесстрашной девушкой, я бы пригласил ее на свидание и мы бы гуляли возле пропасти, где я бы выпендрился своим знанием кварталов Бесстрашия. Но это выглядит слишком обыкновенно после того, что мы друг другу сказали, после того, как я видел самые темные уголки ее сознания.
Может в этом и есть проблема - сейчас все однобоко, потому что я знаю ее, знаю, чего она боится, что любит, что ненавидит, но все, что она знает обо мне - то, что я ей сказал. А то, что я ей сказал, слишком размыто и неопределенно, потому что у меня проблемы с определением.
После того, как я все продумал, остается одна проблема - сделать это.
Я включаю компьютер в комнате пейзажей страха и настраиваю его, чтобы он выполнял мою программу. Я беру со склада два шприца с сывороткой для симуляции и помещаю их в специально приспособленную для них коробку. Затем я направляюсь к спальне перешедших, еще не зная, как сделать так, чтобы она осталась одна достаточно долго, чтобы я смог попросить ее пойти со мной.
Но затем я вижу ее с Уиллом и Кристиной, стоящую у ограждения, и я должен окликнуть ее и спросить, но я не могу этого сделать. Я сошел с ума, собираясь позволить ей попасть в мою голову? Позволить ей увидеть Маркуса, узнать мое имя, узнать все, что я так сильно старался скрыть?
Я иду по тропинке в Яму, живот скручивает. Я захожу в вестибюль, огни города начинают гаснуть вокруг нас. Я слышу ее шаги на ступеньках. Она пришла за мной.
Я верчу черную коробочку в руке.