Подойдя к Джалайне, я взял у неё Стевана и повернул его лицом к приближающемуся острову и замечательному городу. Однако он, похоже, нашёл это менее увлекательным, чем трюки Адлара, и с бульканьем засунул пальцы себе в рот. Я тоже, глядя на это лицо, часто искал сходства и иногда находил, в тени его глаз. Тёмные, как и у неё, а иногда озадаченные, будто перед тем, как перо лишило её жизни. «Она не знала. Даже в самом конце, она не знала».
Привычно поморщившись, я отогнал это воспоминание, подозревая, что буду делать это всю оставшуюся жизнь.
— Это дом, — сказал я Стевану, целуя его в голову. — Здесь ты вырастешь, здесь у тебя будут мать и отец. Здесь никто тебя не побьёт, не вышвырнет в холодный лес, не заставит воровать и убивать. И если кто-нибудь в этом мире попытается причинить тебе вред, я убью его.
Стеван снова забулькал, ёрзая в моих объятиях и хлопая меня по лицу маленькой влажной ручкой, а я смеялся и думал, как же могло случиться, что я заслужил чувство такой радости.
Но, слышу, ты спрашиваешь, а как его имя? Какое имя ты выбрал для своего сына, Элвин Писарь? Это то самое имя, которое я слышал? На что я отвечаю: да, мне кажется, так оно и есть. Но эта часть моего завещания подошла к концу, и имя моего сына, как и всё, что с ним связано, это, дорогой мой, великодушнейший и возлюбленный читатель, рассказ для другого раза.