— Пусть мёртвые заботятся о своих мертвецах, — произнёс Тайлер известную среди разбойников поговорку. Взглянув на него, я увидел, как он жадно смотрит на пленников в загоне. Их там было пара десятков, и без оружия и доспехов они казались маленькими, дёргаясь под сердитыми взглядами стражников.
— Милорд, вы мне обещали, — сказал Тайлер таким тоном, который напомнил, отчего он мне так не нравится.
— Я обещал тебе Даника Тессила, — ответил я. — Поэтому тебе придётся подождать, по крайней мере до Атильтора. — Я повернулся к Эйн и посмотрел, как она завязывает узелок на аккуратной строчке стежков. — Когда закончите, вы двое обыщите это место на предмет документов. И трупы тоже. Мне нужен каждый клочок бумаги, как исписанный, так и нет.
Лилат я нашёл сидящей на разрушенной колонне, которая была частью меньших ворот крепости, выходящих на запад. Охотница, озадаченно нахмурив лоб, наблюдала за отрядом солдат Ковенанта, рывшим неподалёку могильную яму.
— Вы кладёте их в землю, — сказала она на каэритском, как обычно, когда мы были наедине. — Это чтобы удобрить почву?
— Это… — начал я и умолк, поскольку причина, по которой мы традиционно закапывали наших мертвецов, никогда не приходила мне в голову. Я знал, что каэриты просто относили в лес своих почивших любимых и оставляли там гнить. «Кроме немногих избранных, кого они кладут под гору», напомнил я себе, и от воспоминания обо всех тех сложенных костях меня неприятно передёрнуло. — Просто так здесь принято, — продолжил я, потом поискал нужное слово и добавил: — Джурим. — Оно означало одновременно привычку и традицию, в зависимости от интонации.
— Джурим, — повторила она, невнятно кивнув. Охотница немного напряглась, посмотрев на Эвадину, которая стояла там, где раньше находился центральный двор этой крепости. Перед ней на коленях, низко склонив голову, стоял один пленник со связанными за спиной руками и дрожал под взглядом Помазанной Леди. Она задавала ему вопросы, которых я не слышал, хотя на её лице не было и тени спокойной настойчивости, которую я помнил по её предыдущим встречам с пленниками. Я знал, что её отношение к нашим врагам сильно изменилось за то время, когда мы были разлучены, за те месяцы, пока она считала меня мёртвым, а Алундийское восстание ещё бушевало. В роте Ковенанта вполголоса рассказывали немало историй о том, как она гневно осуждала захваченных в плен алундийских бунтовщиков, многие из которых сплясали на конце петли, отказавшись отречься от своей ереси.
— Ты возлежал с ней, — сказала Лилат. Просто, без эмоций констатировала факт на языке, который никто в пределах слышимости не мог понять. И всё же я невольно вздрогнул от её откровенной честности. — Я чувствую на тебе её запах, — объяснила она, продолжая рассматривать меня безо всякого выражения, помимо приподнятой брови.
Глядя в её спокойные глаза, я не мог различить каких-либо эмоций в этом утверждении. Подумал было, что она, может, ревнует, но решил, что это маловероятно. Возможно, её рассердила моя неосторожность, поскольку даже она понимала, какую опасность таит в себе то, что произошло в лесу. Однако мой дар понимать чувства людей по лицу и позе никуда не делся. Ещё немного посмотрев на неё, я заметил, как постепенно сдвигаются её брови, и это говорило о том, что меня беспокоило больше, чем ревность или гнев: о разочаровании.
Меня охватило редчайшее ощущение, а именно: я обнаружил, что мне нечего сказать, и оставалось только смотреть на неё в ответ, пока она не соизволила снова перевести взгляд на Эвадину.
— Морклет, — сказала Лилат. — Помнишь это слово?
Я помнил, но возмутился таким смыслом.
— Она не проклята, — сказал я.
— Есть и другое значение. Человек, которого ты называл Цепарем, он был морклет. Не только проклятый, но и изгой. Он не совершил ничего, что твой народ назвал бы преступлением, но всё равно, Эйтлишь постановил, что его следует избегать и прогнать прочь. Такова роль Эйтлиша — искать тех, кто однажды принесёт каэритам опасность. — Она кивнула на Эвадину, которая подошла ближе к перепуганному пленнику, сурово и требовательно засыпая его вопросами. — Он не позволил бы ей жить среди нас. Удивительно, что твой народ позволяет.