«Эвадина служит Малицитам…». Я натянул на плечи присвоенный плащ, чтобы скрыть дрожь, и пошёл прочь, пробормотав на прощание:
— Ты не понимаешь ни её, ни нас. Это не твоя земля.
— У всех морклет такой же запах, — тихим голосом ответила она, когда я уходил, но всё же расслышал. — Где бы то ни было.
Когда я добрался до двора, пленник уже стоял на четвереньках, прижав лицо к древним потрескавшимся булыжникам мостовой и всхлипывал под тяжестью допроса Эвадины.
— Сколько их в Атильторе? — проскрежетала она, наклонившись, чтобы прокричать вопрос ему в ухо. — Сколько, щенок неверующий?
— П-просто… — хныкал парень сквозь слёзы и сопли. — Просто… обычный солдат, м-миледи. И вступил-то потому, что они заплатили целую серебряную монету за первую неделю… — Я не видел на нём никаких следов пыток, а значит, такое состояние подчинения было достигнуто только с помощью ужаса.
— Серебро? — Эвадина хмурилась всё более сердито. — Ты продал саму свою душу за кружок металла?
— У м-меня… детки, миледи, — захныкал он. — Ихняя мамка померла прошлой зимой, пришлось с бабкой оставить. Кормить их нать…
Эта отсылка к детям, которые скоро станут сиротами — настоящим или воображаемым плодам смертельного страха — слабо повлияла на решительность Эвадины.
— Отец должен быть примером своим детям, — заявила она, потянувшись рукой к кинжалу. — Даже если это стоит ему жизни.
— Миледи, могу я улучить минутку с этим человеком? — спросил я, подходя ближе. Моё вмешательство вызвало краткий гневный взгляд, а потом она взяла себя в руки и убрала ладонь с рукояти кинжала. Я улыбнулся и многозначительно наклонил голову в сторону хнычущего на земле человека. Кивнув, она отступила назад, позволяя мне присесть рядом с пленником.
— Давай-ка поднимем тебя, а? — сказал я, обхватив его за плечи и мягко усадил. Он выпрямился и мне предстало лицо мужчины примерно тридцати лет. Если уж и бывает типично солдатское лицо, то оно было у него — с несколькими шрамами, старыми и свежими. Говорил он с акцентом, указывающим на то, что он родом из Альбериса.
— А ты довольно далеко от дома, а? — спросил я, вытаскивая пробку из фляги, и прижал её к его губам. — И сколько времени прошло с тех пор, как ты получил первую монету?
— Много лет, милорд, — ответил он, сделав несколько больших глотков. Его глаза не отрывались от высокой фигуры Эвадины, ходившей туда-сюда по двору.
— Ты был королевским солдатом? — спросил я. — Выглядишь именно так, — я никогда не скупиться на лесть.
— Всего лишь герцогский рекрут. Однажды пробовал устроиться в роту Короны, но сержант сказал, что я слишком медленно машу алебардой. На самом деле он хотел взятку за то, чтобы меня устроить, но у меня не было для него монет.
— Сержанты. — Я сочувственно покачал головой. — Все они сволочи. Как тебя зовут, солдат?
— Тёрнер, милорд. Абель Тёрнер.
— Хорошо, Абель Тёрнер. Сделаю тебе честное предложение, как солдат солдату. Твоя жизнь и свобода в обмен на правду. Как тебе такое?
Он снова стрельнул взглядом на Эвадину, сапоги которой шаркали по булыжникам. Тёрнер рискнул взглянуть на её суровое, нетерпеливое лицо, а потом снова переключил внимание на меня. Его лицо переполняло отчаяние тонущего человека, который пытается схватить очень потрёпанную верёвку. И всё же ему удалось удивить меня своими следующими словами:
— Мои люди, милорд. Они просто бедные ребята, как и я. С некоторыми я раньше служил, и они пошли только из-за меня…
Он замолчал, услышав очередное ещё более громкое шарканье сапог Эвадины, и низко наклонил голову, испуганно содрогаясь в ожидании. Тогда я впервые увидел, что гнев Помазанной Леди бывает такой же могущественной силой, как и её любовь.
— Им тоже жизнь и свобода, — пообещал я, игнорируя резкий вздох, который вызвали эти слова у Эвадины. — Но и они, и ты присягнёте на верность Воскресшей мученице и поклянётесь никогда больше не поднимать на неё оружия. — Я пристально посмотрел ему в глаза и добавил, убрав из голоса всю настойчивость: — Поскольку, если поднимете, то это будет стоить вам гораздо больше, чем кровь.
Его горло сжалось, и я понял, что он сдерживает рвотный позыв.
— Поклянусь, милорд. И мои товарищи тоже, клянусь своей душой.
Я кивнул и чуть изогнул губы в улыбке.
— Итак. Ваш главный — не священник, а тот, который командует войском Совета, — каким именем он представляется?