— Зачем я тебе, Барух?
— В смысле?
— Зачем ты сблизился со мной?
— Я думал, это понятно. Потому что я в тебя влюбился.
— По твоим словам. Но как такой человек, как ты, мог влюбиться в такую, как я?
— Такой человек, как я? В такую, как ты?
— Человек таких выдающихся нравственных качеств — в заурядную девушку вроде меня. У меня в голове не укладывается, как такое возможно.
— Очень даже возможно. Такое случается сплошь и рядом. У нас, высоконравственных людей, такая беда: нас слишком уж мало. А искать себе пару приходится, — сказал Котлер, пытаясь ее развеселить.
— Не верю. Будь я на твоем месте, я бы ни за что себя не выбрала.
— Но ты не я. Я считаю иначе.
— Меня всегда одолевали сомнения. Я всегда задавалась вопросом, искренен ли ты. Потому что по сравнению с тобой и с Мирьям я — пустое место. И это я говорю не из-за того, что понаписали обо мне в газетах. Хотя я могла бы подписаться под каждым их словом.
— По-моему, ты слишком к себе строга.
— Думаешь? Судя по твоему разговору с Танкилевичем, — а он мне многое объяснил, — ничуть. Я слышала, что сказал ты и что сказал он. Я не уверена, что на его месте поступила бы по-другому. Так что, видимо, я не та, за кого ты меня принимал.
— Ясно, — сказал Котлер.
— Он совершенная развалина, старый больной дурак.
— И поэтому заслуживает прощения.
— Ох, не знаю я, Барух. Но какая разница, что я там считаю. Решать не мне.
Они молча посмотрели друг на друга, и не успела Лиора отвернуться, а Котлер что-то ей ответить, как раздался мелодичный перезвон — зазвонил телефон Лиоры. По салону машины, как мячики, запрыгали звуки вибрафона. Лишь на втором звонке Лиора полезла в сумку. Вынула телефон и уставилась на экран; телефон за это время прозвонил в третий и в четвертый раз. Лиора с сомнением взглянула на Котлера и лишь потом тронула экран — ответила на вызов.
— Привет, — с холодком в голосе сказала она.
Котлер гадал, кто мог быть на другом конце трубки. Нынче нарваться на такой прием, по идее, могли очень и очень многие.
— Да, — ответила Лиора.
И снова тем же тоном:
— Да, знаю.
Помолчав, она поглядела на него в упор и снова сказала:
— Да.
После чего отняла телефон от уха и, ни слова не говоря, протянула Котлеру.
Котлер взял телефон.
— Алло, — сказал он и услышал голос дочери.
— Я тебе звонила, — хмуро сказала Дафна. — Твой телефон выключен.
Котлер нащупал телефон в кармане брюк и, повернув его так, чтобы он не бликовал, взглянул на экран. Черный. Нажал на кнопку — телефон не включался.
— Батарейка сдохла, — сказал Котлер.
— Мне пришлось позвонить ей.
— Значит, дело важное.
Он услышал женский голос — женщина передавала какое-то сообщение, и оно эхом разносилось по коридорам некоего общественного места. Слов сообщения было не разобрать, но он тут же решил, что случилось что-то непоправимое. Ему представились разверстая могила, насыпь земли, горестные вопли и рыдания.
— Ты должен вернуться, — сказала Дафна.
— Я уже возвращаюсь. Вечерним рейсом. Что случилось?
— Бенцион тебе звонил?
— Дафна, в чем дело? Что за игры? Или ты решила так меня проучить? Говори, что случилось.
— Бенцион выстрелил в себя, — ответила она.
Котлер почувствовал себя так, как будто этот выстрел угодил и в него, пробил ему грудь.
— Папа, ты меня слышишь?
— Он жив?
Лиора — она прислушивалась к разговору — при этих словах насторожилась и встревоженно посмотрела на Котлера.
— Да, — сказала Дафна. — Он выстрелил, но в руку.
Котлер испытал низменное облегчение, но к облегчению тут же примешалась печаль.
— Он и двое его сослуживцев. Подставили руки под «узи» Бенциона, и он выстрелил. «Братство десницы» — так они себя назвали. У Бенциона на «Фейсбуке» висит их декларация — несколько строк из псалмов. Отвечать на вопросы они отказываются.
— Где ты, Дафна?
— В «Хадассе» Эйн-Керема.
В этой больнице Мирьям рожала Бенциона. Доктор объявил: «Мазл тов, господин Котлер, у вас сын». Котлер подошел взглянуть на ребенка, в котором воплотилось столько его чаяний. В глаза бросились — словно существующие сами по себе — длинные, изящные, прекрасно вылепленные руки младенца. Для крохотного тельца они были непомерно длинными — судьба словно посмеялась над невысказанными надеждами Котлера. Ведь он втайне мечтал, что ребенок окажется одареннее его. Что гены — по счастью — сложатся удачно. При виде красивых рук сына Котлер испытал радость и облегчение. С тех пор он не уставал ими восхищаться. Он восхищался ими безмерно, постоянно, но к восхищению — постыдно — примешивалась зависть. Будь у него такие руки, его жизнь сложилась бы совершенно иначе! В поступке Бенциона явно крылся намек: сын не случайно повредил именно то, что больше всего любил в нем отец.