Он не искал себе оправданий, не выискивал, кто правее. Судьба сама поставила его на одну из сторон. Он не мог не предать, потому что боролся за выживание.
Почему же тогда во рту этот горький и медный привкус? Вкус крови…
Темнота разразилось приступом пьяного смеха. Сегодняшний торг удался, от стены к стене по всему поселку отдавались громкие голоса вперемешку со звоном струн. Тихо было только в посольском доме. Так тихо, как после метели, когда все живое занесло снегом, и на долгие месяцы из-под него не покажется ни травинки.
— Понимаешь… — Дирк умолк на мгновение, подбирая слова. — Я пробовал не колдовать, но не могу. Будто что-то тянет, тянет внутри…
Они снова были вдвоем. Два мага: южанин и горец. Две маски. Каждый знал, что игра началась, и цена — не просто бегство одного из них. Дирк понимал, что за услугу придется платить. Сколько — одним богам ведомо.
— Один чародей: самый великий, самый уважаемый среди нас, — заговорил вдруг южанин, — как-то сказал, что магия подобна любви. Страстной влюбленности. Ей нельзя приказать: если она пробудилась, она угаснет сама или так и будет терзать человека. Ей можно сопротивляться, но приносит это только разрушения. Магия — естество чародея. Судить его за то, что он родился с силой можно. Но глупо.
Он умолк, не договорив. Спустя пару секунд маг закончил:
— Я понимаю тебя. Чего ты хочешь?
— Остаться! — выдохнул Дирк. — Я знаю, я предаю свой клан, но я не могу там жить. Они убьют меня, как только узнают. Они хотят мне добра: мои друзья, моя мать — но они превратятся в зверей, стоит им узнать.
— Твоя мать тоже была на твоем месте, — чародей чуть подался вперед, пытаясь поймать его взгляд. — Она проходила через то, что тебя гнетет, и она смогла… не предать.
Он не хотел говорить это слово. Почему… к чему он ведет? Разве не в его интересах получить своего человека на севере? Найти для собратьев того, кто знает горы, как собственную ладонь.
— Она слабее, — рассеяно произнес Дирк. — Да, были другие, они смогли отказаться от магии ради кланов. Но для них даже не стоял выбор. Такие, как я, рождаются редко. Их либо казнили, либо они поднимали мятеж, и их казнили потом. Мы все погибаем. Просто за то, что мы такие, какие есть.
— Ты можешь отказаться от магии, — напомнил южанин. — Это тяжело, но возможно.
— Ради чего? — горько выдохнул юноша. — Ты не знаешь, как мы живем! Это бесконечные войны, в которых клан Сехнал убивает велирцев, велирцы дарнатов, а дарнаты сехналов… Убивают ни за что, за старые дрязги — и люди гибнут, один за другим, из поколения в поколение… И никто не знает, с чего все началось.
Дыхание прервалось, но сбивчивый поток слов не иссяк. Сглотнув, Дирк продолжил — выплескивая накопившуюся на дне души муть:
— Но я знаю, с чего началось! Просто когда-то кланы были малы, и каждому хватало своей долины — а потом они встретились. Этого было довольно! Вожди видят только свою власть, им плевать на голод и нищету. Они похожи на пьяных жрецов, каждый из которых считает, что только его боги истинные. Их объединяет только ненависть к магам и страх. Вожди прошлого бежали на север из страха, они боятся нас до сих пор, потому что их власть держится на грубой силе. Ведь мы могли бы помочь — но нас убивают. Проклинают и стирают имена из памяти остальных.
В комнате повисло молчание. Глухо, как барабан жреца, стучало сердце.
— Что ж, я могу помочь… — маг встал, прошелся по комнате, словно решаясь на что-то. — Но ты говоришь о предательстве не вождей, не законов — а всех, кто на тебя полагается. Твоей матери, твоих друзей…
Темнота за окном вновь взорвалась приступом смеха.
— Мать… поймет, — солгал юноша. — Друзья… У меня нет таких, ради кого бы я возвращался.
— Хорошо, — маг решился, закусил губу. — Но мне понадобится твоя помощь.
Медленно, словно не веря в свою удачу, Дирк кивнул.
Он думал, предавать будет сложнее всего. Куда труднее оказалось жить с уже совершенным предательством. Видеть Даккана — довольного, как сытый медведь, слушать, как другие прочат юноше победы в рядах воинов клана. Казалось, быть предателем — все равно что быть пауком: плести одновременно и лабиринт, и ловушку.
В тот день наконец развиднелось — впервые с тех пор, как они покинули горы. Потому-то они и увидели гонцов издали: солнце блестело на оружии и символах клана.
Юноша принимал участие в сборах и теперь замер, глядя на приближающихся гонцов, как на вестников смерти. Их было двое, на случай, если один упадет и отстанет — два бегуна в белом мехе. Белый мех, знак беды…