Мы всей компанией проводили ее пешком до вокзала Черинг-Кросс, посадили в поезд на Чизлхерст и шутливо выстроились в почетный караул, будто путь ее лежал по меньшей мере в Самарканд. Потом мы завалились в привокзальную гостиницу, взяли в баре по кружке пива и ощутили себя очень взрослыми.
— Миленькая девушка, — сказал Колин.
— Очень миленькая, — подтвердил Алекс.
— С философской точки зрения это самоочевидно! — почти выкрикнул я.
Волнение сказывалось. Я повернулся к Адриану:
— Что скажешь в развитие темы «очень миленькая»?
— Не ждешь ли ты поздравлений, Энтони?
— А у тебя что, язык отвалится?
— Раз так — естественно, поздравляю.
Но похоже, ему претило, что я напрашиваюсь на похвалу, а двое других мне потакают. Я слегка задергался — не хотелось, чтобы такой день пошел насмарку. Впрочем, задним числом понимаю: это не день трещал по швам, а наш тесный круг.
— Стало быть, ты знаешь Братца Джека по Кембриджу?
— Нет, не знаю, и вряд ли мы с ним пересечемся. Он уже на последнем курсе. Но я наслышан — читал о нем статью в одном журнале. О нем и о его окружении, да.
Он явно хотел замять эту тему, но я не отставал.
— И что ты о нем думаешь?
Адриан умолк. Отпил чуток пива, а потом выпалил с неожиданной яростью:
— Терпеть не могу эту английскую манеру ерничать по поводу серьезных вещей. Просто не перевариваю.
В другой ситуации я бы воспринял это как выпад против нас троих. Но тогда я чуть не начал оправдываться.
На втором курсе мы с Вероникой продолжали встречаться. Как-то вечером она, не иначе как слегка захмелев, разрешила мне запустить руку ей в трусики. Я раздувался от гордости, подобравшись к заветной цели. Впустить внутрь мой палец она отказалась, но через пару дней мы без слов нашли способ продлить удовольствие. Сливаясь в поцелуе, мы опускались на пол. Я снимал часы, закатывал левый рукав и прижимал тыльную сторону ладони к полу, а Вероника терлась о мое неподвижное запястье, пока не достигала кульминации. Неделю-другую я чувствовал себя весьма искушенным, но, возвращаясь к себе в комнату и удовлетворяя себя в одиночестве, испытывал нарастающую досаду. Где же здесь взаимные уступки? Что я выиграл и что проиграл? И еще одно открытие не давало мне покоя: вроде мы должны были стать ближе, но ничуть не бывало.
— Ты когда-нибудь задумываешься, в каком направлении будут развиваться наши отношения?
Этот вопрос Вероника задала без повода, с бухты-барахты. Она забежала ко мне на чашку чаю и принесла нарезанный ломтиками кекс с изюмом.
— А ты?
— Я первая спросила.
У меня вертелось на языке (наверное, это не слишком галантно): «Ты для этого разрешила мне залезть к тебе в трусы?»
— А они обязательно должны развиваться в каком-нибудь направлении?
— Как и любые отношения, разве нет?
— Не знаю. У меня мало опыта.
— Послушай, Тони, я не собираюсь загнивать.
Я призадумался; во всяком случае, попытался. Но перед глазами возникал только пруд с застойной водой, толстый слой мусора и столб комаров. Не давались мне такие дискуссии.
— По-твоему, мы загниваем?
Она нервно вздернула бровь над оправой очков; эта привычка больше не вызывала у меня такой нежности, как раньше. Я продолжал:
— Разве есть только эти две возможности: либо загнивать, либо двигаться в определенном направлении?
— А какие еще?
— Приятно проводить время, наслаждаться сегодняшним днем и все такое. — Я это сказал — и тут же усомнился, что по-прежнему наслаждаюсь сегодняшним днем. И еще подумал: чего она добивается?
— Как по-твоему, мы с тобой подходим друг другу?
— Ты все время задаешь вопросы, а сама как будто уже знаешь ответы. Или заранее решила, что именно хочешь услышать. Ты выскажи свое мнение, а я отвечу, совпадает оно с моим или нет.