Пономарев, после того как его отчитал майор Филатов, некоторое время Зубарева не задевал. Зато в отношениях с другими старался вознаградить себя с лихвой: трунил над каждым из нас по поводу и без повода. Мишенью его грубовато-шутовских нападок сегодня становился кто-то один, завтра — другой. Он, казалось, уже отступился от Николы, но ненадолго.
Своей очередной выходкой Валентин развлек нас в начале мая. Третье число как раз выпало на воскресенье, и три дня Пономарева в гостинице не было. Лева сказал, что он проводит праздник в поселке комбината, у невесты, которой якобы предложил руку и сердце. Мы не очень-то поверили, но когда Валентин возвратился, встретили его веселыми возгласами:
— Привет, жених! Когда свадьба? Зажимаешь?
— Какая свадьба! — с притворной грустью отозвался Пономарев. Сокрушенно вздохнув, он пояснил: — У меня невесту среди бела дня отбили, а вы — свадьба…
Не ожидая подвоха, мы и рты раскрыли:
— Кто? Не может быть!
— «Кто-кто», — передразнил «жених». — Разве не замечаете, что один из вас уже давно на меня косо смотрит?
Мы не знали, что и думать. Да о ком речь? А Валентин с самым серьезным видом обратился к Зубареву:
— Слушай, Коля, я на тебя зла таить не стану. Понимаю: любовь. Только зачем тайком? Почему ты скрываешь, что переписываешься с Аллочкой? Ведь все знают: я к ней неравнодушен, а ты… Эх, а еще друг называется!
Николай молчал, и мы смотрели на него с недоумением. Неужели правда? Вот ведь скрытный какой!
Тут же, впрочем, все и выяснилось. Аллочка в самом деле вначале нравилась Валентину, и он всячески оказывал ей знаки внимания. Даже похвастался, что духи дарил. Но попробуй пойми девичье сердце — бойкой северянке приглянулся Николай, хотя в сравнении с Валентином он внешне проигрывал. Последние два месяца Коля в поселке не бывал, и тогда Аллочка стала бомбить его письмами. Полагая, что ее подбил на это шутки ради все тот же Пономарев, Зубарев на письма не отвечал и в поселке больше не бывал.
— Уж ты ей хоть открыточку-то пошли, — зудил Валентин. — А то мало ли что. Возьмет да напишет в комсомольское бюро. Дескать, воспользовался доверчивостью, обольстил и бросил. А потом доказывай, что ты не верблюд…
— Отстань! — внезапно взорвался Зубарев. — Это ты… Сам ты верблюд. — И спросил напрямик: — Ты был с ней, когда она опоздала на танцы?
— Ну, был, — усмехнулся Валька. — В кино был. Но она же теперь любит тебя.
— Вот как! Сначала — тебя, теперь — меня? Общая мне не нужна.
— Да нельзя же быть таким ревнивым!
— Пошел ты знаешь куда?!
— Знаю. А ты знаешь, что такое ревность? Ревность — это пережиток капитализма. Вот пожалуюсь капитану Зайцеву…
Тут миролюбивый Лева предложил Зубареву нашу дружескую помощь: в следующий выходной съездить в поселок, найти Аллочку и все выяснить. Тогда, мол, будет ясно, кто вкручивает — она или Пономарь?
— Спасибо, в посредниках не нуждаюсь! — отказался Николай. — Если в любви нужны помощники, это не любовь.
Впрочем, в ближайшее время никому из нас побывать в девичьем поселке не удалось. В мае и даже в первые дни июня выехать куда-либо из Крымды мы не смогли: слишком много приходилось летать. А тут еще Николая подвел его штурман старший лейтенант Пинчук. В одном из очередных полетов он неловко повернулся в кабине и нечаянно зацепил своим медвежьим боком кран аварийного открытия входного люка. Верхняя створка кабины мгновенно слетела, а где упала — попробуй найди в сопках. И долго стоял бомбардировщик в чехлах, пока наконец не привезли новую крышку. Зубарев с Пинчуком тем временем в наказание несколько дней не летали, ходили дежурными по части и аэродрому или несли наряд на стартовом командном пункте.
Посмотришь на иного человека — невольно вспомнишь старинную присказку: «Счастливому и по грибы ходить, а невезучему лучше дома сидеть». Так вот и Зубареву. Сам только-только в летной учебе на ноги встал — у штурмана дела не заладились. Во всем, казалось, подстерегали его огорчения. Иногда даже то, в чем Николай добивался успеха, неожиданно оборачивалось какой-нибудь нелепостью. Кто бы, к примеру, мог подумать о том, что ему принесет неприятность хождение на руках, а вот поди ж ты…
На руках ходить он научился здорово. Встанет в самом начале коридора и пошел, как циркач, в другой конец. Дверь из гостиницы открывалась наружу. Наш завзятый акробат толкнет ее поднятыми кверху ногами и шагает дальше, благо снег уже стаял и на улице стало подсыхать.