А мы? Как мы его встретили? Смехота, да и только: Зуб предстал вверх ногами! Нарочно такого не придумаешь. И одеты кто в чем. Один Пономарев оказался случайно в полной форме, так и у него на тужурке не застегнута ни одна пуговица. Душа нараспашку. Волосы, как всегда, растрепаны, не прическа, а взлохмаченная копна.
Шатохин стоял в домашних тапочках. От солнца и морозов, от постоянного пребывания на открытом всем ветрам аэродроме мы загорели до черноты, а у Левы на щеках шелушилась кожа и нос облез. Стесняясь своего вида, он потупился и втянул рано округлившийся животик.
Лева, впрочем, всегда норовил держаться от начальства подальше. При его солидной комплекции остаться незаметным было не так-то просто, и все же он как-то ухитрялся. Ну вот, пожалуйста: потихоньку-потихоньку спрятался за широкую спину Пинчука.
Зубарев, закусив нижнюю губу, досадливо морщился. Его лицо было малиново-красным, отчего глаза казались синими-синими и, право, слишком уж виновато-мальчишескими.
— Что же вы молчите? — строго спросил его наш высокий гость.
— Он, товарищ генерал, тренируется, — смело шагнул вперед Пономарев.
Валька уже и застегнуться успел. Ловко он управился и весьма кстати. Генерал метнул на него взгляд — точно сфотографировал.
— Как прикажете понимать? — в самом тоне вопроса, в выражении лица — нетерпеливое раздражение. — Голову ломать тренируется, что ли?
— Никак нет. Он на руках ходит.
— А вы, заступник, кто? — генерал шевельнул густыми бровями.
— Лейтенант Пономарев. — вытянулся в струнку Валентин, опустив руки по швам, И плечи развернул, и грудь колесом выпятил. Гвоздь парень! Сейчас, как тот зеленый выпускник, о котором он нам когда-то рассказывал, получит повышение за четкий рапорт.
— Вижу, что лейтенант, — строго продолжал генерал. — А вот значка на груди не вижу. Форму нарушаете. Кто вы — летчик или штурман? Или, может быть, техник?
На значке у летчика — скрещенные мечи, у штурмана — бомбы, у техника — молоточки. Глянешь — сразу видно, кто ты по профессии.
Валентин значка не носил. И не случайно. Значок показывает не только твою специальность, но еще и квалификацию. Если на нем красная единичка — у тебя первый класс, двойка — второй, тройка — третий. Об этом теперь знают все. Далее мальчишки. Даже девушки из соседнего промкомбината. А Пономарев классности еще не имел. Вообще не имел. И ему не хотелось, чтобы это видели посторонние. Незачем им вдаваться в такие детали.
Только вот генералу-то этого не втолкуешь. Не поймет. Или, вернее, не захочет понять. И Валентин выпалил:
— Я начальник связи эскадрильи!
Ну и хлюст! Всем, даже стрелкам-радистам и механикам, всем давно введены нагрудные значки, а для начальника связи никакой особой эмблемы нет. Должность у Олега Архарова такая — он и летает, он и стрелками-радистами командует, он вместе с тем и техник по вооружению, он же и связист. Конечно, в критическую минуту кто-то другой вряд ли все это вспомнил бы, а Валентин смекнул. Словом, выкрутился.
— Ну, ну, — внимательно, как бы запоминая, посмотрел на него генерал. — А вот прическа у вас, товарищ начальник, не лейтенантская.
Чтобы прикрыть шрам, белеющий у него над левым ухом, Пономарев и вправду отрастил слишком уж длинные волосы. И как он их ни приглаживал, вечно они у него рассыпались и топорщились.
— Модничаешь, лейтенант? Валька нехотя показал свой шрам. Нахмурясь, генерал минуту-другую стоял молча.
Лицо его смягчилось:
— В аварии?
— Никак нет, — нехотя отозвался Пономарев. — В детстве. Война…
— Долго жить будешь, лейтенант! — генерал похлопал Валентина по плечу. И так по-русски это у него получилось, что мы невольно прониклись к нему самым теплым чувством. А когда остались одни, Зубарев с укором обронил:
— Начальник связи!.. И кому ты очки втирал!
— Ладно, — отмахнулся Пономарев, — не все же такие образцовые, как ты…
Никто из нас почему-то и не подумал о том, что с генералом нам придется встретиться буквально на следующий день.
Друзья мои, летчики! Никогда не верьте голубому небу. Из самых безоблачных рассветов, какие я знал, это был самый ясный, самый спокойный рассвет. И как же его спокойствие меня обмануло!
Да и не только меня.
Ночью мне снился непонятный сон. Я снова добрался до конца света и заглянул за горизонт. Там по-прежнему властвовала тьма, в лицо мне повеяло промозглой сыростью, и все же я рассмотрел, что передо мной разверзлась огромная трещина. Длинной изломанной линией тянулась она справа налево, и не было у нее ни дна, ни перемычки. Казалось, небывало глубокий противотанковый ров разрезал земной шар на две половины. И откуда-то издалека, должно быть из потустороннего мира, доносился пронзительный вой.