Я повернулся на другой бок и уставился в черное, без занавесок, окно. На улице была беспросветная тьма. Как в аэродинамической трубе, шумел ветер.
Казалось, неподалеку с натужным гудением шла невидимая в темноте бесконечная колонна автомашин. Но бесконечных колонн не бывает, и я в полудреме все удивлялся, почему так долго не прекращается тяжелый гул моторов.
Потом в это непрерывное гудение вплелся какой-то новый звук, словно во дворе тоскливо заскулила собака. Ее, вероятно, донимал мороз, она долго скреблась и повизгивала возле запертой двери, а затем, не утерпев, раскрыла пасть и подняла такой неистовый, такой по-звериному голодный вой, что мне начала мерещиться волчья стая.
«Этого еще не хватало! Всю ночь разная ерунда в башку лезет!» — разозлился я сам на себя, еще не понимая, в чем дело, и потянул одеяло, чтобы укрыться с головой, чтобы ничего не слышать. Однако невыносимо противный дикий скулеж назойливо лез в уши, вызывал глухое раздражение и неосознанное, смутное беспокойство. Настораживаясь, я открыл глаза и минуту-другую молча смотрел в темноту.
Звук не прекращался. Наоборот, он нарастал, усиливался. Я, значит, все-таки заснул. А над Крымдой снова выла сирена. Ее надсадный стон лился на этот раз прерывисто, с небольшими паузами, и казалось, что там, за окном, перебивала друг друга добрая дюжина заполошно надрывающихся сирен. (Так население большого города оповещалось в годы войны о внезапном воздушном налете.)
— Неужели опять тревога? — хриплым спросонья голосом спросил Пономарев.
В это не хотелось верить. Ну, раз в квартал, ну, куда ни шло, раз в месяц можно было для тренировки объявить срочный общий сбор на аэродроме, но чтобы вот так, второй день подряд — такого в училище никогда не бывало. Да и здесь наверняка случилось что-то из ряда вон выходящее.
— А может, война? — испуганно подхватился с кровати Шатохин.
— Кто знает! — угрюмо буркнул Зубарев. Он, не мешкая, принялся одеваться.
Пономарев, прошлепав босыми ногами по полу, шарил рукой по стене — искал выключатель. Щелчок, другой — лампочка не зажглась. Это еще больше усилило наше недоумение.
Я взглянул на часы. Светящиеся стрелки показывали ровно четыре.
В коридоре громко хлопнула дверь, кто-то пробежал, тяжело стуча каблуками. А в следующий момент раздался такой топот, будто там, за стеной, загрохотала на булыжной дороге громоздкая колымага.
Миг — и все стихло. Гостиница опустела быстрее, чем вчера утром. Было похоже, что все, кто живет здесь, толпой ринулись на пожар. Разом замолчав, мы направились следом.
В лицо картечью впивались ледяные иглы. Ветер был таким упругим, что на него, казалось, можно лечь. Поеживаясь от холода, мы торопливо зашагали по взбудораженному военному городку.
Идти пришлось в кромешной тьме. В гарнизоне, точно перед воздушным налетом, строго соблюдалась светомаскировка. А может, и в самом деле ожидался воздушный налет?
Впотьмах, да еще против сильного ветра, не разбежишься. И мы шли, как в разведку, готовые к любой неожиданности.
* * *Тревога — это война.
Еще не гудят самолеты, еще не гремят пушки, еще не рвутся снаряды и бомбы, но как только взвыла сирена, ты уже взвинчен, ты весь в каком-то почти лихорадочном состоянии.
Ночь. Тишина.
Где-то спокойно спят мирные города и деревни.
Где-то сладко спят ребятишки.
Где-то над колыбелью нежно улыбается счастливая мать.
А им уже, может быть, грозит беда.
Кто же, если не ты, первым встанет на пути внезапной опасности! Ты — военный, и в этом твой долг.
А неожиданный сигнал общего оповещения еще сильнее обостряет чувство ответственности. Разве угадаешь, зачем среди ночи приводится в боевую готовность весь гарнизон? Об этом знает лишь командир. Впрочем, иногда поначалу не знает даже он.
Тогда нервы у всех напряжены до предела, и обстановка в военном городке напоминает фронтовую. Разница только в том, что с неба еще не падают бомбы. Но кто знает, не посыплются ли они через минуту!
Вчера к нашей границе шла целая группа чужих бомбовозов. Они летели над безжизненными арктическими льдами вовсе не для того, чтобы их экипажи могли полюбоваться белым безмолвием. На борту этих многомоторных чудищ — ядерная смерть. Потому и была объявлена в Крымде тревога.
Сегодня, по-видимому, причина та же, если не серьезнее. Погода совсем не та, чтобы выводить людей на аэродром для обычной тренировки.
Ветер буквально валил с ног. Сверху неслось невесть что — не то снег с дождем, не то крупный, тающий на лету град. Злое завывание пурги временами перерастало в неистовый гул, и тогда казалось, что где-то в темноте рушатся стены домов, слышатся чьи-то протяжные стоны и причитания. Не холод, а эти заунывные звуки леденили душу.