Время тянулось как допотопный биплан против встречного ветра. Или, может, это лишь для меня?
Летать на бипланах мне не доводилось. Да, признаться, не очень-то и хотелось. В военной авиации этих небесных тихоходов оставалось с каждым годом все меньше. Даже в училищах первоначального обучения им на смену пришли верткие, похожие на истребители, красавцы монопланы. В небе, подобно белым молниям, уже сновали серебристые реактивные самолеты. В Крымде таких, правда, пока что не было, но, добиваясь сюда назначения, мы верили: они должны появиться и здесь. И если бы кто-то сказал, что в строевой части мне придется начинать свою летную службу на стареньком деревянно-тряпичном ПО-2, я счел бы такие слова злой шуткой.
А судьба распорядилась иначе. Впрочем, не судьба, а комэск майор Филатов.
Когда старший лейтенант Карпущенко доложил ему о том, как мы летали и как варварски сели, командир эскадрильи внешне спокойно отнесся к рапорту нашего ведущего. Даже вроде бы с юморком:
— Значит, козлили?.. Все козлили?
— Зубарев и Пономарев чуть легче, — соблюдая справедливость, уточнил Карпущенко. — А эти двое, — он ткнул пальцем в меня, потом в Леву, — чудом не гробанулись.
— Так-таки чудом? — комэск не сдержал иронической улыбки. — А может, просто присказку оправдали: «Летчик без «козла», что соловей без голоса»? То есть не тот пилот, кто «козла» не выдает, а тот… — Он не договорил. — А вот почему они все-таки не гробанулись, надо подумать…
Мы с Левой переглянулись и оба разом вздохнули: куда гнет? Во всяком случае таким тоном не хвалят. И мы не ошиблись, майор продолжал:
— Все хорошо, что хорошо кончается. А все же «козел» — скотина поганая. И лучше его на посадочной не зреть. Посему придется мне лично присмотреть за этими прыткими козлятниками. А сие означает только одно: с бухты-барахты их в небо не пускать. Всех четверых. Вот так, однако.
— Обрадовали! — вспыхнул Пономарев. Редко с ним такое случается, никогда наш Валюха не краснеет, а тут хоть прикуривай от лица. Разобиделся и за себя, и за нас: — Кругом, выходит, виноваты! — пульнул он, набычившись.
— Ошибаешься, лейтенант! — живо возразил ему майор Филатов. — Виноват только я. А вы… Вы сегодня выдержали первый и очень серьезный экзамен. Так сказать, по нужде. Своего рода боевое крещение. Й по этому поводу будет специальный приказ. Но прошу и меня понять: впредь такого риска не допущу! В любой обстановке.
М-да… Вот ты его и пойми. А внешне, казалось, прост. Вроде даже какой-то вяловатый. Посмотришь со стороны — шествует мешковато, переваливаясь с боку на бок, невольно усмехнешься: медведь! Задники в рыжих, словно вылинявших, унтах скривлены, в накладные карманы поношенных брюк небрежно впихнуты перчатки. Он их, наверно, и не надевает: обветренные кисти рук в царапинах и ссадинах, как у мастерового.
И куртка на нем такая же поношенная, с вытертыми до блеска рукавами. На левом плече — пятно от алюминиевой краски. Полы тоже в пятнах — от авиационного бензина и масла. Сразу видно, что майор залезал не только в кабину — во все закоулки крылатых машин.
Судя по его внешнему виду и по простоте в обхождении, мы легкомысленно поначалу и решили: простак и добряк! Оказывается, не то и не другое. Говорит с усмешечкой, а тебя корежит, как бересту на огне.
Еще более строгим предстал он перед нами во время нашей беседы в его кабинете. Придя в назначенный час, мы сунулись к нему все сразу, но он сухо распорядился:
— По одному!
Первым, не постучав, вошел Пономарев. Почти в то же мгновение он выскочил назад. Постоял в замешательстве, ни на кого не глядя, и робко постучал в дверь. Нам было слышно, как после разрешения войти Валентин подчеркнуто громко рапортовал:
— Товарищ майор! Лейтенант Пономарев прибыл в ваше распоряжение для дальнейшего прохождения службы.
Мы переглянулись. По уставу. Строго по уставу!
Так оно и было. Комэск сразу дал нам понять, что между обыденным, вольным разговором и служебными взаимоотношениями существует весьма определенная грань.
В кабинете командир казался холодным и отчужденным. Принаряженный как бы специально для беседы с нами в бостоновый, видимо, недавно сшитый костюм, он восседал за огромным двухтумбовым столом. Из-под форменной двубортной тужурки виднелась свежая, хорошо отутюженная рубаха с аккуратно повязанным галстуком. На плечах — новенькие, еще не обмятые погоны, на груди — знак военного летчика первого класса и четыре ряда орденских планок. Ни за что не сказал бы, что это тот самый мешковатый увалень, который шастал по аэродрому в меховом обмундировании!