В груди шевельнулась грусть. Я знал, куда заспешили мои друзья. Они пишут письма, отбивают телеграммы, названивают родным и близким по телефону… Эх, будь живыми мои отец и мать, я тоже со всех ног помчался бы сейчас на почту. И дед Кондрат порадовался бы за меня, и дядя Николай. «Вот, — сказал бы я им, — я же говорил, что буду летчиком!..» Увы, никого из них давно уже нет. Война…
Нет, об этом лучше и не вспоминать.
* * *Казарма, когда я вернулся туда, встретила меня небывалым гомоном. Мои сверстники, двадцатилетние лейтенанты — такие молодые, и уже лейтенанты! — бурно обсуждали последнюю и потому самую важную новость: всех нас, весь наш выпуск направляют якобы на Дальний Восток. Никто не мог точно сказать, откуда это стало известно, однако галдели ребята, подобно стае перелетных птиц перед их броском за моря-океаны. И невольно подумалось о том, что летчики — племя воистину крылатое: едва оперились — и уже спешат покинуть родное гнездо.
— Экая все-таки даль! — не то с радостью, не то с грустью повел головой Зубарев.
— А по мне — хоть в огонь, хоть в воду! — порывисто повернулся к нему Пономарев. И, как бы предупреждая возражения, решительно рубанул воздух ребром ладони: — Хоть к черту на рога, хоть к дьяволу в зубы!
У него была завидная способность быстро вовлекать окружающих в орбиту своего настроения. Двух слов еще не сказал, а вокруг него уже толпа. Все одобрительно загудели:
— Даешь Дальний!..
— Почему именно Дальний? — негромко, словно бы сам себя, спросил Зубарев. — Говорили же, что большую группу отправят в Подмосковье. И еще…
— Что? В парадный полк захотел? — перебил его Пономарев. — Нет уж, если быть настоящим военным летчиком, то и служить надо в боевом полку.
— Правильно! — послышались голоса. — Тут нечего и разговаривать. А не то напишем рапорт, потребуем…
Лихие парни в нашей бесшабашной ватаге! Каждый готов по первому зову махнуть за тридевять земель. И ничегошеньки нам не надо, кроме раздольного неба, где можно было бы во весь размах расправить крылья. А на передряги чихать! Без них не проживешь. Да и неинтересно.
Совсем недавно, будто специально приурочив к нашему выпуску из училища, в авиации ввели новую форму. И вот нарядились мои хлопцы — мама родная! Вместо тяжелых кирзовых сапог — легкие хромовые ботиночки. Брюки — навыпуск, ширина — хоть аэродром подметай. Рубаха — с галстуком, тужурка — двубортная. По воротнику, на обшлагах, сверху донизу на штанинах — голубые канты. И петлицы голубые, и околыш фуражки голубой, а над лакированным козырьком — ослепительная кокарда с крылышками. От погон и эмблем, от пуговиц и нагрудных знаков такое сияние, хоть к зеркалу не подходи. Глянешь на самого себя — зажмуришься.
Приятно, черт побери! Невольно сам собой залюбуешься. А из моих друзей никто и бровью не повел. Как же, настоящий мужчина должен быть чуточку небрежен к своей одежде. А подтянутость — это другое дело, для военного человека она непременно нужна.
И стали вчерашние курсанты такими степенными, такими гордыми, преисполненными чувства собственного достоинства! Их лица освещались изнутри возвышенными мыслями, в их взорах угадывалось нечто героическое. Еще бы! Форма и содержание — неразрывны. Диалектика!
Кто-нибудь из посторонних мог бы заметить, что форма и содержание не всегда едины. Но в тот момент об этом лучше было не заикаться, иначе любому досталось бы на орехи. Мы — выпускники военного летного училища, а это говорит само за себя. И каждый уже видел в сиянии своих скромных нагрудных значков матовый блеск будущих боевых орденов. Зря, что ли, воздушных бойцов называют гордыми соколами, дерзновенными покорителями пятого океана!
Никому почему-то и в голову не приходило, что даже птицы в одно перо не родятся. А ведь это так. Вон у индюка гонору — на целую дивизию орлов, однако индюк — он и есть индюк.
Да, крылатый крылатому рознь. И если мои однокашники и напоминали каких-либо птиц, то скорее всего молодых задиристых петушков. Даже в лейтенантских погонах они оставались все теми же ершистыми и неуемными парнями, какими я привык видеть их до сих пор. Кое-кто еще охорашивался и важничал, но большинство вело азартный спор, где служить да как служить. Потом нашелся запевала, и в казарме зазвенела песня:
Пора в путь-дорогу, Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идем…
Слова, казалось, как нельзя лучше отвечали общему настроению. Однако в самой мелодии, по-видимому, чего-то все же недоставало. Не успела она зазвучать в полную силу, как рядом кто-то затянул другую: