Старший лейтенант с пренебрежением посмотрел на свой бомбардировщик: — У, старая колода! — и безнадежно махнул рукой. Невольно проникаясь его настроением, и мы по-иному взглянули на тяжелую, внушительную с виду крылатую машину. Внешне вроде бы корабль как корабль, однако, если приглядеться внимательно, новым его, конечно, не назовешь. Прозрачное остекление фонаря кабины потускнело от времени, мотогондолы в копоти и в потеках масла, заклепки на обтекателях тронуты сыпью коррозии, на фюзеляже местами стерта краска. У нас в училище техника была тоже старая, но то — в училище, а здесь хотелось видеть современную, реактивную. Тем паче что на другие аэродромы она давно уже поступила.
Позади вдруг послышался топот быстро идущего человека. Мы обернулись и увидели нашего посыльного — ефрейтора Калюжного. Запыхавшийся, раскрасневшийся, в сбитой набок ушанке, он остановился, как положено, в трех шагах перед командиром эскадрильи и, тяжело переводя дыхание, доложил:
— Товарищ майор, телефонограмма.
Все еще накрапывал дождь. Попадая на развернутый листок, капли расползались, словно чернильные пятна. Пробежав глазами текст, Филатов аккуратно сложил мокрую бумажку, сунул ее в планшет и негромко, вроде бы задумчиво объявил:
— Вылета не будет. До особого распоряжения. Приказано находиться в боевой готовности.
Кто-то из технарей, кажется, Рябков, досадливо крякнул. В такую погоду поскорее бы в тепло, да к горячему чайку, а вместо этого придется торчать под мглистым небом на стоянке. И неизвестно, как долго — до ночи, до утра или, может, больше суток.
— Вот, Миша, и ответ на твой вопрос, — сказал капитан Зайцев. — Война не война, но и мирной такую обстановку назвать трудно.
— Я такого вопроса не задавал, — недовольно возразил Карпущенко.
— Все, товарищи, — заключил комэск. — О делах потом. А сейчас — по местам. С аэродрома без моего разрешения никому и никуда. Ужин привезут сюда.
— А мы? — не вытерпел Пономарев.
— Вы свое место знаете. Сдадите зачеты комиссии, тогда и…
— Обрадовали! — фыркнул Зубарев.
И, не давая майору уйти, мы сдвинулись плотнее.
— Хорошенькое дело! Опять в обоз.
— Так мы и сто лет летать не начнем!
Нас неожиданно поддержал капитан Зайцев. Он вдруг сказал:
— Парни правы, пожалуй. Можно и без комиссии. Пусть по мере готовности сдают прямо начальникам служб.
Комэск подумал и согласно кивнул:
— В этом, пожалуй, есть резон. Пусть сдают. Мы посмотрели на замполита с горячей благодарностью и, ободренные его поддержкой, разом заныли:
— А летать? Нам же летать надо…
— Эх, молодо-зелено! — усмехнулся комэск. — Да успеете, налетаетесь еще под самую завязку. — Но уловив, что поверг нас в уныние, тут же решил: — Ладно, шут с вами, разрешаю провести в ближайшие дни облет района полетов. Берите связную машину и резвитесь.
— На ПО-2? — разочарованно уточнил Пономарев, и лицо у него вытянулось, будто ему, джигиту, вместо резвого скакуна подсунули захудалую клячу.:
— А чем не машина? Да на ней фронтовики…
— Знаем! Согласны! — наперебой закричали мы трое, опасаясь, как бы Валентин сдуру не испортил все дело. Лучше уж хоть на чем-то летать, чем вовсе не летать. — Согласны!
— Вот и договорились, — засмеялся Филатов. — У ПО-2 и скоростенка подходящая, и горючки меньше сожрет…
Романтика, та самая романтика, что сперва так благосклонно погладила нас по головке, теперь ехидно Ухмыльнулась да и была такова.
* * *«Берите связную машину и резвитесь…» Порезвишься тут! Нам, чтобы подняться в небо, нужна была ясная, так сказать, курсантская погода, а в Крымде она отличалась редким непостоянством.
Все в этом суровом краю казалось нам необычным. Солнце, если всходило, то всходило не на востоке, а на юге, да там же вскорости и гасло. Как на другой планете. Воздух из прозрачного и сверкающего мог за какие-нибудь пять минут превратиться в сплошной туман. Когда мороз сменялся оттепелью, занудливо и долго моросил холодный въедливый дождь, перемежающийся снежными зарядами.
Поистине первобытными были ветры. Вырываясь из-за сопок, они налетали внезапно, словно из засады. Ложишься спать — тихо, а среди ночи просыпаешься от свирепого гула. Выйдешь потом на улицу — все перевернуто вверх тормашками.
В дни подготовки к ноябрьским праздникам над гарнизонным клубом офицеров был вывешен большой красочный плакат. Назавтра в скособоченной раме трепыхались лишь клочья истерзанного холста. Не выдержали напора буйной стихии даже жестяные щиты кинорекламы и наглядной агитации, закрепленные вдоль дорожек на трубчатых металлических стойках. Они торчали вкривь и вкось, словно их кто-то расшатал и повалил в разные стороны озорства ради.