— Короче! — отмахнулся Зубарев. — «Я ему — он мне…» Про Круговую — что?
— А ничего. Только и спросил, чего это ты частенько возле радиостанции виражишь? Прогуливаюсь, говорю, на сон грядущий. А он, видать, рифмы любит: «Мой друг, нельзя ли для прогулок подальше выбрать закоулок?» Ха-ха-ха!
Ну что ты с него возьмешь, чудика! Тут и нас стало одолевать похохатывание.
— Про Карпущенко, небось, смолчал? — вспомнил Шатохин.
— Сказал! Гоняет, говорю, четверых строем, точно мы и не офицеры. Мальчишки, говорю, смеются…
— А он?
— А он как заржет!.. Заставь, говорит, кое-кого богу молиться… Ладно, мол, об этом я сам с ним потолкую…
— Хорошо бы! — воскликнул Лева. И вдруг запнулся, встретив колючий взгляд Зубарева: — Ты чего?
— Ну, я думаю, замполит завтра же все растолкует сам, — отозвался Николай.
И он не ошибся.
На другой день, хотя это было воскресенье, капитан Зайцев вечерком пожаловал к нам самолично. И как дважды два доказал, во сколько каждый из нас обходится разоренному войной государству. Надо ли, дескать, напоминать, ради чего? Сами видите: заголовки в газетах — чернее грозовых туч. Мы с вами должны о нашей летной работе, о боеготовности больше думать, а вместо этого я вынужден разжевывать вам азы офицерской этики. И пошел, и пошел! А закончил так: «Несознательный вы народ. Политически недозрелый. Не умеете мыслить большими категориями». Эгоисты, одним словом, — только о себе думаем…
Не очень приятно было выслушивать такое, но во многом он прав. Вспомнить хотя бы мою партизанскую Брянщину — какой она осталась после изгнания фашистов? Жуть жуткая! А тут — угроза новой войны. Атомное оружие вскружило головы не только заморским генералам, но и политикам. На страницах зарубежных газет и журналов открыто обсуждается, сколько ядерных бомб потребуется для уничтожения Москвы и Ленинграда. А мы в своей спокойной будничной жизни вроде бы об этом и не думаем.
* * *На другой день первые два часа были посвящены знакомству с конструкцией реактивного двигателя нового типа. Он был установлен на бомбардировщиках, прилета которых ожидали в эскадрилье, и сообщение об этом вызвало у нас радостное оживление. Наконец-то мы займемся настоящим делом.
Урок вел капитан Коса. Он не отличался особой склонностью к соблюдению уставной этики и был как-то завидно небрежен. Право, он даже выигрывал тем, что совершенно не старался держаться служебной формалистики. В эскадрилье его, как правило, величали не по званию, а по имени-отчеству, Семеном Петровичем. И как только он вошел в класс, Пономарев расцвел:
— Петрович-два…
Слух у Косы оказался острым, как и его фамилия.
— И все-то они знают… А Петрович-один кто? Командир?
— Так точно! — на всякий случай по-уставному подтвердил Валентин.
— Ну, запорожцы, здоровеньки булы! — весело кивнул Коса. — Рад вас видеть.
— Здравия желаем, товарищ капитан!
— Во, молотки, чуть не оглушили.
— Так мы же тоже рады, — улыбнулся во все скулы Пономарев.
— Спасибочки. Сидайте, земляки.
— Да нет, мы не казаки, — возразил Валентин.
— Я в том смысле, что все мы одного рода-племени. Братья-славяне. Да и службы одной. Только вам, хлопчики, полегче, чем нашему брату-технарю.
Было что-то добродушное и одновременно хитроватое в выражении его прищуренных глаз и обожженного морозом и ветром худощавого лица.
— Летчику — что? — пояснил он свою мысль с мягкой усмешкой: — Слетал, закинул планшет за спину и пошел себе вразвалочку до хаты. А наше дело — знай вкалывай. Руки в масле, нос в тавоте, но зато — в воздушном флоте. Эк раскатились! Чего тут смешного?
— А вы воевали, Семен Петрович? — не удержался Валька.
— А как же! Как пришел в авиацию в сороковом сержантом-механиком, так и доселе воюю. Ну и хватит. Зараз приступаем. Слухайте сюда.
Вероятно, не одному мне подумалось, что Карпущенко — тоже украинская фамилия, а как они между собой не схожи! Нам нравился мягкий говорок капитана Косы на смешанном русско-украинском, его необидный юморок. Да и весь он нравился, точно мы были знакомы бог весть с какого времени.
— Мальчишки! — засмеялся Семен Петрович. — Слыхал, всех критикуете. И про меня мабуть думаете: вот чудак дядько. А себя? Лиха-то военного вы хватили, а повоевать не пришлось. Так ведь? Потому кое-чего и не шурупите…
И вдруг как бы без всякой связи с предыдущим поведал нам о тех с виду непримечательных предметах, которые мы видели на столе командира эскадрильи. Нам думалось, что эти детали — ненужный хлам, а они были для Филатова чем-то вроде реликвий.