Прислушиваясь к тому, о чем говорили окружающие, я проникался общим приподнятым настроением, и грозные бомбардировщики представали передо мной как бы в другом свете. Красавцы! Казалось, они созданы не для боя, а для веселых прогулок по небу. Пожалуй, лишь вороненые стволы сдвоенных крупнокалиберных пушек напоминали о том, что эти машины — военные.
— Хороши птички! — громко воскликнул капитан Зайцев. — Цены нет…
В словах замполита можно было уловить намек: вот какую технику дает нам народ, и надо беречь ее, не допускать аварий. Учтите, молодые!
Ну, об этом-то напоминать нам и не стоило. Кто же из начинающих летчиков не мечтает о том дне, когда ему наконец дадут самолет. Вот получит такую машину, и тогда…
О, тогда все увидят, что в нем не ошиблись! Он будет летать так, что все ахнут. Он не допустит ни малейшей поломки. Он позаботится о том, чтобы вверенный ему крылатый корабль был в идеальном состоянии.
В состоянии полной боевой готовности.
Ах, мечты, мечты!..
* * *Мечты, к сожалению, всегда обгоняют действительность, осуществляются не вдруг.
Сто лет мы летали на стареньком ПО-2.
Еще одно столетие занимались зубрежкой.
А о «собственном» самолете пока что нечего было и помышлять.
То ли из-за плохой погоды, то ли по каким-то другим причинам в Крымду вначале прибыло всего-навсего четыре реактивных бомбардировщика, да на том Дело надолго и застопорилось. А спарка, то бишь учебно-тренировочная машина со спаренным управлением, пришла лишь одна. Поэтому ознакомительные и вывозные полеты нам давали на ней скупо: в порядке очереди.
А очередь вон какая — общая. За исключением командиров звеньев, которые уже прошли переподготовку на специальных курсах, в очереди к спарке оказались на равных с нами все летчики эскадрильи. В том числе и старший лейтенант Карпущенко.
Это его прямо-таки взбесило:
— Черт знает что! Попилили бы сперва, как мы, на старых, так нет — туда же.
— Эх, Миша, ты думаешь лишь о себе, — укорил его капитан Зайцев.
— Да уж как хотите, а я на месте комэска провес» бы в первую очередь тех, кто больше того достоин. Так было бы правильнее.
— Ошибаешься! — строго перебил замполит. — Нам не отдельные асы нужны. Нам нужно, чтобы в строю были все. И ты, пожалуйста, такие разговоры прекрати…
Их голоса заглушил гул включенных турбин. Спарка, та самая спарка, из-за которой возник спор, вырулила со стоянки на взлетную полосу и, яростно взревев, взяла старт в небо. Ветерок донес к нам запахи раскаленной жаростойкой стали, машинного масла и сгоревшего керосина.
Керосин! Еще совсем недавно нас коробило от одного упоминания о нем. Испокон веку горючим в авиации был высокосортный бензин. Его так и называли: авиационный. Он чист и прозрачен, как слеза. Он благороден, как голубое небо. И вот поди ж ты, даже мотор престарелого ПО-2 работает на бензине, а в баки реактивного самолета заливают керосин, словно это какой-нибудь колхозный трактор.
— Тьфу! — плевались истые пилотяги: — Примус. Керогаз…
Так когда-то старые моряки, преданные каравеллам да фрегатам, не жалели малопочтенных выражений из своего соленого лексикона в адрес первых паровых судов. Парусники были для них «невестами ветра», а пароходы — «самоварами» и «коптильными бочками».
Впрочем, сметливый аэродромный люд быстро нашел выход из обидного положения: о керосине забыли. Начисто забыли, словно его и не существовало. То есть он был, но все стали говорить: «топливо». И не керосинозаправщик, а топливозаправщик. Или еще проще — ТЗ.
Своими размерами ТЗ напоминали железнодорожные цистерны. Со слоновьей неповоротливостью ползали они по рулежным дорожкам, и трудно было представить, что содержимое такой посудины умещалось в утробе реактивного бомбардировщика. Однако — умещалось. Только слишком уж долго длилась перекачка, точно заправлялся не самолет, а летающий танкер. Казалось, водить этот танкер, этот воздушный корабль в небе могут лишь какие-то особенные люди. А мы… Мы пока что были летчиками обыкновенными… И если размеры новой крылатой машины поражали, наше воображение, то ее двигатели, пожирающие такое количество топлива, поначалу просто пугали.
Первый пробный запуск реактивного двигателя я проводил под наблюдением капитана Косы. Старший техник-лейтенант Рябков встал впереди самолета, ефрейтор Калюжный — сзади. В поле их зрения были передние и задние сопла. А Семен Петрович поднялся по стремянке к борту кабины. Проследив, все ли тумблеры включены, он подал команду: «Смотреть пламя!» Я тотчас нажал кнопку зажигания. Зашумел, раскручиваясь, ротор турбины, и сзади донесся громкий, даже словно бы торжественный голос механика: «Есть пламя!» Еще мгновение — и из огненного зева жаровой трубы, будто из кратера вулкана, могучим потоком ударили струи раскаленных газов.