— Товарищ майор, не побрезгуйте скромным холостяцким хлебом-солью.
— Не откажусь, — согласился комэск, делая вид, что принимает игру. — После такой скачки горло промочить не лишне.
Ему, вероятно, и в самом деле хотелось пить. Он даже поперхнулся при первом глотке. Но помедлив, не спеша осушил стакан и удовлетворенно крякнул:
— Вот это лимонад!
Потом, взяв дольку лимона, с удовольствием сжевал ее и вроде бы пошутил:
— Пять звездочек, да?
Лишь тут мы смекнули, каким напитком потчевал командира наш бедовый Валька.
— Чем богаты, тем и рады, — лукаво улыбнулся он. — Прикажете повторить?
Мы внутренне ахнули. Ну не шкодник ли!
— Спасибо, — отказался Иван Петрович. И, усевшись на свое место, добавил: — Твое счастье, плут, что я сегодня ваш гость. Долг вежливости лишает меня командирского права немедленно всыпать тебе под первый номер. Но узелок на память все ж таки завяжу. А теперь, хлопцы, слушайте сюда и зарубите накрепко: впредь — ни-ни! И ка-те-горически! Летчику эта пагубная гадость ни к чему.
— А на фронте? — спросил Пономарев, ставя поднос с бутылкой на стол. — Вам же после боевого вылета полагалось?
— Вот именно — после вылета. И всего по сто грамм. Но фронт — это фронт. Разрядка нужна была. Понятно?.. Ну, а сейчас… Реактивные машины предъявляют нам более жесткий счет, чем те, на которых мы летали раньше. — Склонив голову, Филатов строго помолчал и вдруг посмотрел на нас со значением: — Кстати, знаете, сколько американских летчиков страдает психическим расстройством? Чуть ли не каждый четвертый… Да, ребята, страшное это дело — ядерное безумие… Потому-то они и лакают сверх всякой меры.
— Товарищ майор, а вот недавно передавали про тех, кто Хиросиму угробил. Это правда, что двое из них чокнулись? — спросил Лева Шатохин.
— Да вроде так. Один — в дурдом, другой в монастырь упрятался. Грехи замаливать…
И еще раз комэск предупредил нас, чтобы мы не увлекались спиртным.
— Да ведь мы и не пьем, — оправдывался Валентин. — Так, на всякий случай купили. Про хорошего гостя. Вроде вас…
— Не юли, Пономарев! Я все сказал.
— Товарищ майор, — вежливо привстал Зубарев. — Расскажите, как вы воевали.
Отвернув обшлаг, Иван Петрович взглянул на часы:
— Семья ждет, друзья мои. Я ведь с утра как ушел на аэродром, так домой еще и не заглядывал. Да и не очень это приятное занятие — вспоминать о войне.
— Ну хотя бы один эпизод, — умоляюще протянул Коля. — Самый-самый.
Видя, что все мы выжидательно притихли, комэск, собравшийся было встать, снова опустился на стул.
— Самый-самый… А он как раз и самый тяжелый. Пошли мы на задание девяткой, а вернулось лишь одно звено. Только легли на боевой курс — ведущему зенитка бензобак подожгла. Глядим — падает, потом вроде выровнялся, но пламя уже кабину охватило. Он мне открытым текстом: «Филатов, принимай командование, иду за Гастелло…» И у нас на глазах — в скопление техники. Видим — взрыв до неба. А заград-огонь перед нами — стеной. Но тут и мы уже остервенели — напролом в самое пекло полезли. Меня тоже подбили. До линии фронта с горящим мотором тянул, да «мессеры», сволота, догнали, второй подожгли. Пришлось с парашютом прыгать. Хорошо, дело к ночи, и в сумерках я через Северный Донец к своим вплавь добрался…
Лева зябко передернул плечами. Майор грустно улыбнулся:
— Я же говорю — приятного мало. Там, в горящей кабине, шлемофон у меня на голове начал тлеть. Сбросил я его, а в кустах возле реки — комарье. Целой тучей атаковали. Да злющие, паразиты, злее «мессершмиттов».
Из скромности, должно быть, он свой рассказ к шутке свел, а меня его шутка словно ножом по сердцу резанула. Сколько повидал человек, сколько пережил, а держится с нами просто, без всякого чванства.
И летать нас учит, не жалея себя. Как же я мог обидеться на его требовательность, показавшуюся мне излишне жесткой! Ведь спрашивал-то он с меня справедливо!
Нет, мне все-таки здорово повезло! Хорошим инструктором был старший лейтенант Шкатов. Он научил меня летать, дал путевку в небо. А реактивные крылья я расправил благодаря майору Филатову. Богатый летный опыт у него приумножен боевым. И главное, оба мои наставника в чем-то неуловимо схожи. Поэтому в кабине самолета у меня подчас возникает такое ощущение, будто в воздух со мной до сих пор поднимается один и тот же человек.