— Молодец какой! А Веня?
— Этот в Кургане. Директором Дворца культуры.
— Ну а Лешка?
— Старший инструктор горкома партии в Смоленске.
— Ого! Про Аркадия слыхал, батя?
— Как же! Художник. В Ленинграде живет. Будешь к Новому году, или к Первомаю, или к Октябрю открытки поздравительные покупать, присмотрись: самые лучшие, пятнадцатикопеечные, — это его!
— Ну, разведчики, как и положено, всегда впереди!
Колесников мельком взглянул на жену и отвернулся.
— А я, батя, со скуки собираюсь марки начать коллекционировать. Чем не занятие для отставника? Вот проехался в поезде в Златоуст — уже экспедиция!
— Разве твои товарищи столько пережили, сколько ты? — тихо сказала Нина Ивановна.
— На войне каждый достаточно пережил… Хоть бы и тебя, батя, взять.
Бывший командир разведчиков обрадовался случаю и поспешил увести разговор с опасного направления.
— Скажи, тезка, смог бы ты сейчас пройти через кладбище?
— Ночью?
— Угу. Я, знаешь, как-то прикинул: смогу или нет? Смогу, конечно, если прикажут, но трястись буду как осиновый лист на ветру.
Павлушка засмеялся. Он решил, что гость шутит. Такой высоченный, под потолок — и вдруг трястись! Но Нина Ивановна не засмеялась. Она продолжала печально смотреть на мужа.
— Да уж, страху натерпелись за войну! И поту пролили немало…
— Такую бы картину написать, — с воодушевлением объявил бывший командир разведчиков. — Рано утром стоит посреди окопа разведчик, только что вернулся из операции. Полз сколько там километров на брюхе. А сейчас, понимаете, стоит и куртку свою выжимает, мокрую от пота. Многие ведь до сих пор не знают, чем она пахнет, война-то. А она пахнет прежде всего потом солдатским! Ну, конечно, и газами пороховыми.
— Для меня еще резедой пахнет, — пробормотал Колесников. — Есть такой цветочек!
— Витя, ну я прошу, не надо об этом!
— Почему? Бате же интересно. Сколько лет не видались. Обязан я ему доложить, как воевал с этой резедой, или нет? — Он повернулся к Павлушке и ласково сказал: — А кому уже спать давно пора?
— Дядечка Витечка!
— Никаких дядечек.
— Хоть пять минуточек еще!
— Павлушка! Оглянись, брат, на часы! Кому в школу рано вставать? Мне или тебе?
— Да, как говорится, пробили часы урочные, — сочувственно сказал бывший командир разведчиков и улыбнулся Павлушке, вылезавшему с надутым видом из-за стола.
— Может, завтра, Витя? — неуверенно спросила Нина Ивановна. — Ты же с дороги. Устал.
— Нет.
— Опять ночь не будешь спать.
— Перебьюсь.
Нина Ивановна ушла в другую комнату вслед за Павлушкой. Оттуда были неясно слышны их голоса. Судя по интонации, Павлушка жаловался на свою судьбу, а Нина Ивановна его успокаивала.
— Ну вот, значит, батя, привезли меня в этот загородный дом… — неторопливо начал Колесников.
Над столом закружилось облако дыма. Рассказчик и слушатель очень волновались и курили без отдыха. Целая пирамида выросла в пепельнице, окурки начали класть уже на чайные блюдца.
За стеной было тихо. Павлушка заснул, а Нина Ивановна все не ложилась — наверное, читала.
«Доклад» командиру был закончен только в первом часу ночи.
Нина Ивановна вышла проводить гостя.
— Не знаю, как Виктор ваш, но я наверняка не усну сегодня, — сказал тот, прощаясь.
Несколько дней подряд Колесников и его гость не расставались друг с другом. Один вечер провели в ресторане, дважды съездили на рыбалку, а так все больше посиживали среди цветов в палисаднике.
(По молчаливому уговору, о саде-полигоне более не упоминалось.)
«Странно, что Нина Ивановна так до сих пор дрожит над ним, — думал бывший командир разведчиков. — Энергии, резвости суждений, азарта у Виктора, во всяком случае, не занимать стать.
Но, в конце концов, и Нину Ивановну можно понять. Она как бы встала в дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести, вернее, то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет мужа от всего, что грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне.
Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча с ними разбередит эти воспоминания. До Виктора не доходят некоторые письма и телеграммы. («Нина ругает почту, а потом выдабривается перед почтальоншей» — слова Павлушки.) Исчезли, несомненно, и отдельные номера газет и журналов, где писалось о новых опытах, связанных с психическим газом («отравленным ветром»).