Выбрать главу

Позже мы еще вернемся к этим двум очень разным, про­тиворечивым характерам, трагически объединенным судь­бой, — Ихменева и князя Валковского. Но уже сразу, в на­чальных главах романа, мы чувствуем какой-то зловещий от­тенок во всех поступках князя, который, казалось бы, всеце­ло доверился своему управляющему, обращался с Ихменевым дружески, а вскоре действительно полностью предоставилему управлять имением, и сам уехал за границу и не заботил­ся больше о своем имении. Там, за границей, с ним происхо­дили какие-то туманные, никому не известные, но неприятные происшествия. Впрочем, вернувшись через много лет, он «за­нял в Петербурге весьма значительное место».

Ихменев, конечно, не верил никаким «темным» слухам о князе, был в восторге от успехов своего друга. «Смотрит в вельможи!» — говорил Николай Сергеич, потирая руки от удовольствия».

И вот происходит предательство, о котором старик Ихме­нев и помыслить не мог. Для него поведение князя — убий­ственно неожиданно и поначалу даже невозможно, старик не сразу способен ему поверить.

Но прежде чем рассказать о предательстве князя, Иван Петрович вводит в свой рассказ еще одно лицо — молодого князя Валковского, Алешу.

Князь Петр Александрович послал его к Ихменевым на исправление. Он «писал, что сын огорчает его дурным своим поведением», что Ихменевы, как он надеется, могут «исправить его легкомысленный характер и внушить спасительные и стро­гие правила, столь необходимые в человеческой жизни». Ра­зумеется, старик Ихменев с восторгом откликнулся на дове­рие князя и принял его сына как родного.

За что князь так рассердился на сына, за что сослал его в деревню, — остается неизвестным. Но зато известно другое: приехав сам на лето в свое имение, «князь Петр Александ­рович чрезвычайно изменился. Он сделался вдруг особенно придирчив к Николаю Сергеичу: в проверке счетов по име­нию выказал какую-то отвратительную жадность, скупость и непонятную мнительность. Все это ужасно огорчало доб­рейшего Ихменева: он долго старался не верить само­му себе».

Иван Петрович объясняет поведение князя тем, что «по всему околодку вдруг распространилась отвратительная сплетня»: будто дочь Ихменева Наташа «сумела влюбить в себя» молодого князя, а родители ее способствовали этой любви, стремясь выдать дочь замуж за богатого молодого че* ловека. Иван Петрович как будто верит, что сплетня эта распространилась по зловредности соседей, а князь Валков- ский «поверил этому совершенно». Однако между строк чи« тается и такое подозрение: не сам ли князь посеял сплетню-^ из каких-то собственных расчетливых соображений?

Как бы то ни было, не только князь поверил всему, в чем обвиняли Ихменева, хотя «всякий, кто знал хоть сколько- нибудь Николая Сергеича, не мог бы, кажется, и одному сло­ву поверить из всех возводимых на него обвинений»; но и все соседи поверили, толковали, суетились и «осуждали безвоз* вратно».

Поведение князя Валковского непонятно. Вспомним: ведь прошли годы верного служения Ихменева князю, годы самой дружеской переписки; посылая к Ихменеву сына, князь опять «писал к нему... самым подробным, откровенным и дружеским образом о своих семейных обстоятельствах». Как же мог он теперь поверить, что Николай Сергеич способен употребить во зло его дружбу? Как мог он поверить, наконец, тому, что Ихменев все эти годы обманывал его, и «при свидетелях» на­звать Николая Сергеича вором?

Скорее всего князь не задумывался над тем, что будет чув­ствовать Ихменев, видя опороченным не только свое честное имя, но покрытое клеветой и позором имя дочери. Действи­тельно ли князь поверил болтовне соседей, сам ли способст­вовал распространению этой болтовни, он знал: Ихменев сто­ит настолько ниже его на общественной лестнице, что не мо* .жет ничего противопоставить злу, какое князь вольно или не­вольно ему принес.

«Кажется, князь скоро стал понимать, что он напрасно ос­корбил Ихменева», — рассказывает Иван Петрович.

...Но Евгений Наедине с своей душой Был недоволен сам собой. И поделом: в разборе строгом На тайный суд себя призвав, Он обвинял себя во многом...

...Он мог бы чувства обнаружить, А не щетиниться, как зверь...

Это размышления и чувства светского человека 20-х го­дов XIX века.