Он отвечает на третьем гудке, но связь немного нечеткая.
— Да, что ты хочешь? — кричит Линден.
— Не говори, что ты в воздухе и тебе пришлось ответить.
— Вот-вот собираюсь взлететь. Что случилось?
Я прочищаю горло, интересно, как задать вопрос так, чтоб у него не сложилось неверное впечатление.
— Как девочка? Которая помладше?
— Ава? — спрашивает он, он повышает голос, пытаясь перекричать винты, которые начали крутиться. — Она в порядке. Они сказали, у нее диабет, это своего рода шок. Ты ведь был там.
— Я знаю, что я там был. Я имею в виду, как она сейчас? Как ее мама?
— Полагаю настолько хорошо, насколько это возможно, учитывая ситуацию. Я не знаю. Я знаю, что сейчас с ней Стеф, она помогает. Она чертовски беспокоится. Ты же знаешь, как она может заботиться о близких.
Да, я это знаю. Стеф как мама, которой у нас никогда не было. Я не говорю это Линдену, а то он сюда еще Фрейда приплетет.
— У тебя есть ее номер?
— Николы? — спрашивает он. — Не в моем телефоне. Она есть у меня в Фейсбуке. Зачем тебе?
— Не важно, — говорю я, пауза. — Расскажи мне что-нибудь о ней.
— Что, зачем? Подожди. Нет, Брэм. Нет, — командует он, словно я какая-то дворняга.
— Да нет, я не поэтому спрашиваю.
— Верно, ты спрашиваешь не потому, что хочешь засунуть в нее свой член.
— Да честно, — отвечаю я. — Думаю, она заплачет, если увидит член в реальной жизни.
— Отлично, — сухо говорит он. — Во всяком случае, для тебя она под запретом. Она через многое прошла. Ей не нужен мой брат засранец, который еще больше испоганит ее жизнь.
— Засранец?
— Да, Брэм, — устало отвечает он. — Послушай, мне пора.
Он вешает трубку, и я матерюсь на телефон.
Я могу сделать только одно.
Вскоре я паркуюсь в гараже недалеко от Юнион-Сквер и иду пару кварталов пешком в самое сердце паршивого райончика Тендерлойн.
Кроме хороших музыкальных площадок, район просто кишит психами. Днем здесь не так уж и плохо. Я имею в виду, это не мило, но просто люди уж очень раздражают вас постоянным попрошайничеством, хоть они совсем не опасны. Если бы я был родителями Никола, да даже другом, я бы не хотел, чтоб она жила здесь. Думая о куче долбоебов, слоняющихся вокруг ее дома по ночам, я начинаю странно злиться.
К тому времени, как я дохожу до ее дома, восемь разных человек попросили у меня мелочь, а пробегавший мимо чувак с оторванным парковочным счетчиком сказал, что я «пахну словно хрустящий тост». Не уверен, что я пахну как тост, но сегодня жарковато. Меня предупреждали, что в Сан-Франциско временам года не ведомы правила и законы.
Я снимаю пиджак, провожу рукой по волосам, пытаясь выглядеть респектабельно, и набираю на домофоне номер квартиры, который запомнил вчера ночью. Да, немного по-сталкерски, я знаю
— Кто там? — я слышу ее голос через трескучий домофон.
— Никола, это Брэм.
Снова треск. Молчание. Может, она повесила трубку?
— Из прошлой ночи, — продолжаю я. — И не только.
— Э-э, привет…
— Могу я войти?
Я слышу голос Стеф на заднем фоне.
— Кто это?
— Скажи ей, это ее деверь! — ору я, а затем меня отключают.
Я смотрю на дверь, интересно, послали меня или нет, и тут гудит домофон, я поднимаюсь наверх.
Самое забавное в Николе, те немногие вещи, которые я о ней знаю, это то, что она не должна жить в подобном месте – решетки на дверях, плесень на стенах, пятна на ковролине – это не для нее. Может быть, здесь могли бы жить хипстеры, или Джеймс с Пенни, другие неформальные друзья Линдена, которые бы назвали этот тип жизни «реальным». Но Никола слишком чопорная и правильная для этого места, должно быть она родилась во дворце. Судя по тому, как она рыдала и рассказывала все в моей машине, у меня чувство, что так и было.
Только я хочу постучать в дверь, она открывается, и Стефани смотрит на меня, подозрительно скривив губы.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает она, загораживая вход.
— А ты кто, ее сторожевой пес?
— Ну, иногда я бываю сучкой, — говорит она. — Гав, гав.
— Могу я войти?
Она качает головой, ее серьги с черепами бренчат.
— Зачем?
— Хочу знать, все ли у них в порядке.
Она тут же нахмурилась.
— У них все будет в порядке, — говорит она спокойным тоном. — Извини, Брэм, не привыкла, что тебе есть до кого-то дело.
Полагаю, я это заслужил.
— Могу я поговорить с Николой? Наедине?
Стеф вздрагивает.
— Что?
Я смотрю за нее и вижу Николу. Она выглядит дерьмово. Волосы грязные, убраны назад, лицо желтоватого цвета, глаза опухшие и красные. Кроме печали на ее лице, я не могу больше ничего увидеть, счастлива ли она меня видеть, разозлилась или ей все равно. Держу пари, последний вариант.
— Привет, — говорю я ей. — Просто хотел проверить как вы. Ты не позвонила, — добавляю я.
Стеф смотрит то на меня, то на нее.
— Он дал тебе свой номер?
— Визитку, вообще-то, — иронично замечает Никола.
Стеф скрещивает руки на груди, и я изо всех сил стараюсь не смотреть на ее декольте. Черт, а Линден счастливчик. Хорошо, что я думаю о ней, как о матери.
— Что я тебе говорила? — шипит ей Стеф.
Я поднимаю бровь.
— Что ты ей сказала?
— Ничего, — быстро говорит она, смотря мне через плечо. Она словно наседка с зубами вместо клюва. — Я слежу за тобой, — говорит она мне.
Я развожу руки в стороны.
— Смотри сколько хочешь, детка. Я к этому привык.
Никола издает небольшой вздох.
— Все нормально. Брэм, ты можешь зайти. Только будь потише, Ава спит.
Победа! Я вхожу внутрь и быстро осматриваюсь. Выглядит словно коттедж модной бабули. Той, которая везде раскладывает салфетки с оборками и рюшами, но любит слушать Rolling Stones на виниле, чтобы вспомнить те дни, когда она еще отплясывала под них.
Никола идет на маленькую кухню, там куча ярких чашек и тарелок.
— Хочешь кофе? Или чай?
Должен ли я признаться, что предпочитаю чай кофе? Черт!
— Чашку чая, если можно. У тебя есть цейлонский или Эрл Грей? Сливки?
Не могу видеть ее лицо, но знаю, что она не слишком впечатлена.
— У меня есть чай.
— Отлично, — говорю я, понимая, что за мной зорко наблюдает Стефани. — Что? — говорю я ей.
Она прищуривает глаза, указывая на меня пальцем, будто хочет что-то сказать, а затем берет сумочку.
— Ладно, Ник, — зовет она. — Я пойду. Позвони мне позже, хорошо? Пожалуйста? — Теперь я не уверен, пожалуйста, это из-за Авы, или потому что здесь остаюсь я.
— Позвоню, — отвечает Никола. — Спасибо за все.
— Люблю тебя! — тогда Стеф выходит, и я остаюсь наедине с Николой.
Внезапно все становится таким неловким. Кипит чайник, я сажусь на диван. Такое чувство, словно я погружаюсь в зефир. Боюсь, я не смогу встать.
Она молчит, так что я пытаюсь заполнить тишину.
— Хорошая квартира, — комментирую я.
— Спасибо, — говорит она, пока возится на кухне.
— Ты получила мебель в наследство от бабушки или как?
Она стреляет в меня убийственным взглядом.
— Это Anthropologie.
Я пожимаю плечами и пробегаюсь руками по диванным подушкам. Я ощущаю все грубые неровности, которые появились, когда она зашивала дырки и протертые места. Не думаю, что она делала это из-за сильной привязанности к подушкам, скорей от необходимости.
— Как твоя малышка? — спрашиваю я.
Минуту она молчит. Затем тихо отвечает.
— Я думаю, мне труднее, чем ей.
Я слышу, как она наливает воду и звук ложки, ударяющейся о фарфор, она подходит, ставит чашку чая на журнальный столик передо мной, убедившись в том, что подставка уже стоит. Он черный.
— Прости, — говорит она, держа свою чашку и садясь на другой конец дивана, подтягивая под себя ноги, так далеко от меня, как только возможно. — У меня нет молока. У меня непереносимость лактозы.
Хоть она и сидит в углу дивана, кажется, ей удобно. Голова высоко поднята, подбородок вперед, рот вытянут в твердую линию. Я ничего не могу прочитать по ее глазам, так что перестаю пытаться.