— А?
— Сексуальное расстройство, — говорю я, кивая на бутылку. — Вот почему ты пристала к этикетке.
— О, — говорит она. Отталкивает пиво в сторону, с удивлением глядя на него. — Нет. Нет, Линден это Линден, понимаешь? Если он в чем то и хорош, так это в…
Я поднимаю руку.
— Пожалуйста. Просто остановись.
Она пожимает плечами, поднимает подстаканник и начинает вертеть его туда-сюда. Туда-сюда. Туда и сюда.
— Ты в порядке? — спрашиваю я, заметив, что она стучит ногой по полу.
— Ммм? — она смотрит на меня. Произносит это рассеянно, немного даже слишком рассеянно.
— Ты выглядишь так, будто нервничаешь.
— Мамочка, — говорит Ава тоненьким голосочком. — Я нарисовала тебе бугозавра.
Она с гордостью показывает свою раскраску. Она даже не раскрасила те картинки, которые там есть, просто нарисовала зеленые с коричневым пятна на белом листе. Пятна с ногами. Полагаю, это и есть бугозавр.
— Спасибо, милая, — говорю я ей, и она возвращается к себе, высунув язык изо рта.
— Никола, — беспокойно говорит Стеф.
Я смотрю на нее.
— Что?
— Ты все еще любишь Брэма?
Откуда, черт возьми, это взялось? Я чувствую, как мое лицо белеет, задаюсь вопросом, я что, озвучила вслух свои мысли?
— Что? — я задыхаюсь. Смотрю на Аву, а она наблюдает за мной, хмурясь и надув губки лишь при упоминании его имени.
— Ты любишь его?
Я вылупилась на нее. Мое сердце глухо стучит в ребрах, словно напоминает мне, что оно все еще бьется.
— О, Стеф, — начинаю я, подыскивая слова, пытаясь уйти от ответа. — Все не так просто.
— Все просто, — говорит она, сверлит меня глазами. — Это самый простой вопрос. Или ты любишь его. Или нет. В любви нет «может быть».
Вау. А Стеф глубоко копнула. Даже не знаю, что и думать. Я не хочу забираться так глубоко. Не хочу нырять туда и вытаскивать то, что осталось от него внутри меня.
— Я…
Она смотрит на меня. Ава смотрит на меня.
И я не могу солгать.
Я вздыхаю, медленно, тихо.
— Да. Я люблю его.
Стоит мне лишь сказать эти слова, и мое сердце сжимается.
— Хорошо, — говорит Стеф, самодовольно улыбаясь сама себе.
— Хорошо? — Мои глаза округляются. — Что в этом хорошего? Это плохо. Это ужасно. Я не хочу его любить. Хочу быть свободной от всего этого и двигаться дальше.
Она изгибает бровь, на лице дурацкая ухмылка.
— Любовь это хорошо, мой друг, любовь это хорошо.
— Что с тобой не так? — спрашиваю я, ударяя ее по руке. — Почему ты спрашиваешь меня об этом?
Она делает большой глоток пива и говорит.
— Знаешь, какой самый худший способ начать предложение?
— Я пукнула! — С большой улыбкой кричит Ава. — Это самый худший способ.
Стеф одобрительно кивает Аве, а затем снова смотрит на меня.
— Ты знаешь второй самый худший способ?
— Какой?
— Пожалуйста, не ненавидь меня, — отвечает она, и на мгновение ее улыбка исчезает и она вздрагивает, будто я собираюсь ударить ее. — Серьезно, Никола, пожалуйста, не надо меня ненавидеть.
Она смотрит на дверь бара, и мои глаза следуют туда же. Там снаружи в солнечном свете я вижу знакомый силуэт. Он открывает дверь и заходит внутрь.
Я чувствую, как и тону и одновременно выплываю.
Чувствую, что прямо сейчас определенно ненавижу Стефани.
Это Брэм и он идет к нам, а я хватаюсь за край стола так сильно, что на самом деле могу сломать его.
Она наклоняется ко мне и шепчет на ухо.
— Прости. Он должен был тебя увидеть, а я знала, если бы я сказала тебе об этом, ты бы отказалась с ним встретиться. — Она быстро выходит из кабинки, обмениваясь с Брэмом взглядом, когда проходит мимо него, и идет к двери.
— Никола, — говорит Брэм, его гортанный акцент сотрясает меня до глубины души. Он стоит в нескольких футах от стола в шикарном синем костюме, руки висят по бокам. Его лицо, это прекрасное, красивое лицо, серьезней, чем я когда-либо видела.
— Брэм? — тихо говорит Ава, я смотрю на нее, ее глаза расширяются от изумления. — Брэм? — громче повторяет она.
— Привет, малышка. — Говорит он, ухмыляясь, и она тут же вскакивает с места, размахивая руками. Это было бы милейшей вещью, что я видела, если б не обстоятельства. Может я и сказала, что до сих пор влюблена в Брэма, но это не значит, что я хотела его видеть. Это не значит, что можно изменить прошлое. Вы можете любить кого-то и ничего с этим не делать.
Но Аве все равно. Она бежит к кабинке и практически запрыгивает на него. Он обнимает ее, поднимая вверх, и я разрываюсь между злостью и желанием сломать что-то и заплакать. Внутри меня столько всего, я пытаюсь сделать выбор как быть, уделить внимание всем чувствам и, в конце концов, просто превращаюсь в гигантский беспорядок.
Брэм осторожно ставит ее обратно на землю, но Ава продолжает прыгать, сходить с ума. Она широко улыбается, глаза широко раскрыты, дыхание резкое и неглубокое.
Ее дыхание не должно быть таким.
Брэм смотрит на меня, я с беспокойством смотрю на Аву, внимательно наблюдая за ней, пытаясь прислушаться.
— Брэм-лала…— начинает петь она, но останавливается и пытается сделать глубокий вдох. Ее лицо белеет у меня на глазах, она качается взад-вперед.
— Вот дерьмо, — кричу я, выбираясь из кабинки, и она тут же падает на землю. Брэм рядом, он вовремя ловит ее, и я падаю на колени рядом, пока он удерживает ее тело.
— Что случилось? — спрашивает он.
Я хватаю ее за руку и сжимаю. Она липкая. Глаза не фокусируются, они стеклянные, от дыхания исходит знакомый фруктовый запах.
— Ох, твою мать, нет, не сейчас, — говорю я, когда она прямо на моих глазах начинает терять сознание. — Ава! — кричу я на нее, и ее глаза беспокойно открываются, а потом снова закрываются.
Брэм осторожно опускает ее на землю, пока я ползаю рядом, похлопывая ее по лицу. Он достает сотовый.
— Я вызываю скорую.
Я слышу, как он звонит, и не собираюсь с ним спорить.
— Дума, это ДКА. Диабетический шок.
— Такой же, как раньше? — спрашивает он высоким голосом.
Я киваю, а он передает информацию оператору. В последнее время Ава была здорова, все было так хорошо. Диета, чтение, все работало. Последний раз подобное было, когда ушел Брэм и теперь, когда он здесь, эмоций стало слишком много.
— Думаю, это может быть вызвано стрессом и эмоциональным потрясением, — говорю я не глядя на него. Я изо всех сил пытаюсь сохранять спокойствие и привести ее в чувство. Я узнала много нового. Я могу сделать это. Могу провести ее через это.
Но прямо сейчас я не могу сделать это в одиночку. Наконец, я встречаюсь глазами с Брэмом и вижу, что он смотрит на меня, он на грани.
— Мне надо, чтоб ты взял мою сумку, большую, фиолетовую, она в кабинке, и принес сюда. — Говорю я ему.
Он кивает и быстро делает как я прошу. Вокруг нас собираются люди, Джеймс спрашивает, нужно ли мне что-нибудь, и я не знаю, что ответить, просто делаю то, что знаю. Ввожу ей инсулин прямо в живот, она даже не дрогнула.
— Это сработает, правда? — спрашивает он меня.
— Я надеюсь, — отвечаю я, не желая думать о том, что случиться, если это не сработает. В последний раз, когда она потеряла сознание, у нее не было этого фруктового запаха изо рта. Последний раз укол привел ее в чувства, но на этот раз…на этот раз я боюсь, что он не поможет.
К счастью, проходит немного времени, хоть мне и кажется, что прошли часы, и приезжает скорая, они кладут Аву на носилки и уносят в машину. Сотрудники скорой задают мне вопросы, и я выпаливаю все о ее болезни и о ее режиме, словно это формула из учебника.
Но когда я пытаюсь сесть в заднюю часть скорой, они говорят, что я не могу быть там с ней. И это ломает меня, я так потеряна. Я кричу и плачу, но они говорят мне, что таковы правила когда включена сирена.
Брэм удерживает меня, его руки лежат на моих руках, удерживая от того, чтоб наброситься на сотрудников скорой. Я чувствую себя дикой и сумасшедшей, беспокойство, паника и чувство несправедливости разрывает меня на части. Наконец, скорая отъезжает, и я чувствую, как моя надежда улетает вместе с ними.