Человеческие отношения начнутся с устранением позорного наследия экономического рабства, ведь мужчину и женщину, родителей и детей связывает также любовь, без которой отношения не заслуживают сохранения. А поскольку привязанность будет свободной, в жизни пар не будет выхода и побуждения для воли к власти, зато всё творческое, что есть в любви, найдёт своё вольное развитие. Уважение к объекту любви будет возносить душу на более высокий уровень, чем у современных мужчин, для которых жена сродни хорошему куску баранины. Уважительность в любви даёт удовольствие совсем другого порядка, чем превосходство, — удовлетворение духа, а не одних инстинктов, что также необходимо для счастливой жизни и для наилучшего, что даёт принадлежность к определённому полу.
В идеальном обществе будет намного больше наслаждения жизнью, чем в мраке трагедии каждого нашего дня. По миновании первой юности многие люди озабочены завтрашним днём и лишаются беззаботной весёлости, которую вспоминают на заранее предусмотренные часы. Евангельский призыв «быть как дети» во многом подходит немалому количеству людей, но он ведёт к лозунгу: «не заботьтесь о завтрашнем дне», трудно выполнимом в нашем соревновательном обществе. Часто в людях науки, даже очень старых, сохраняется некоторая детская простота: они живут в мире абстракций, как в заповеднике, не имеющим ничего общего с реальным миром; уважение к ним заставляет общество оберегать их от выбора между невинностью и выживанием. Они добиваются того уровня жизни, к котрому все люди должны быть способны, если бы не экономическая борьба.
И какого можно ожидать влияния нашего общества на физическое зло? Меньше ли будет болезней? Выше ли будет производительность труда? Расширит ли наше общество пределы существования, что Мальтус выдвигал против Годвина?
Думаю, ответ найдёт повышенная энергичность ума, не занятого экономической борьбой. Но, может, в таком мире люди как раз и будут бездеятельны, прекратят думать? Не будет ли тогда стена нерефлексированого консерватизма ещё прочней? Вопросы очень важные и накладывают обязательства на естественные науки.
Если будут выполнены наши условия, то можно ожидать оздоровления населения. Люди перестанут тесниться в трущобах, дети получат больше свежего воздуха, работать не будут до одури.
Что касается научного прогресса, то он весьма чувствителен к интеллектуальной свободе в обществе. Если наука контролируется государством, она закосневает и гибнет. Нельзя будет сделать новый шаг, который ещё до того, как он сделан, станет казаться чересчур сомнительным, чтобы его оплатить. Власть сосредоточится в руках учёных старцев, нетерпимых к оспариванию их теорий. Социалистическая бюрократия не даст науке развиваться и опровергать авторитеты.
При более свободной системе, позволяющей задействовать столько учёных, сколько хочется; позволяющей искателю жить на тунеядский оклад и разрабатывать непризнанные теории, следует ожидать процветания науки, не мыслимого до сих пор (смотри §7). И если так будет, то можно не верить в природные препятствия на пути нашей системы.
Что касается продолжительности рабочих смен, необходимой для обеспечения всем материального комфорта, то это вопрос отчасти технический, отчасти организационный. Допустимо не верить в сохранение непродуктивного труда в военно-промышленном комплексе, рекламе, производстве дорогостоящих предметов роскоши или прочей тщете наших капиталистических джунглей. Сохрани за собой промгильдия на целые годы преимущества, хотя бы частичные, от инноваций, можно быть уверенным в максимальном поощрении научно-технического прогресса. Жизнь изобретателя или первооткрывателя сама по себе приятна — кто её принимает, тот редко следует экономическим интересам, а только заинтересованности в работе и славе. И эти мотивы заработают шире, чем в наше время, когда очень многим приходится отвлекаться на экономические дела. В мире, не мешающем инстинктам, но делающим людей жизненнее, а жизнь — приятнее, ум наверняка станет острее и плодотворнее.
Остаётся лишь демографический вопрос, который со времён Мальтуса служил последним убежищем для всех, кому не выгодно менять наш мир. Всё же формулировка вопроса за прошедшие сто лет изменилась. Спад рождаемости во всех цивилизованных странах, который явно продолжится при любой экономической системе, вкупе с учётом последствий войны заставляет сомневаться в достижении численностью западноевропейского населения слишком бóльшего, чем сейчас, значения. Население Америки скорей всего возрастёт за счёт иммиграции. Негров в тропиках будет прибывать, но это никак не помешает белому населению умеренных поясов. Следует, конечно, ожидать жёлтой экспансии, но до времени, когда она станет серьёзной, численность населения скорей всего начнёт снижаться и в Азии. Если не снизится, найдутся другие средства — в любом случае угроза чересчур надуманна, чтобы отказывать себе в надежде на утопию. Я прихожу к выводу, что даже при нечёткости прогнозов нет смысла противопоставлять численность населения социалистским проектам.
Наша дискуссия довела нас до убеждения, что общественное владение землёй и капиталом является важным шагом на пути излечения язв нашего мира и на пути построения общества, которое каждый должен хотеть. Но самого по себе социализма недостаточно. В той его разновидности, где государство выступает работодателем, а народ получает от него зарплату, таится опасность тирании и мракобесия, ещё более страшных, чем при капитализме. С другой стороны анархизм обходит угрозы госсоциализма, но взамен предлагает другие угрозы — вдобавок к тому, что безначалие сохранить невозможно, хотя к этому надо стремиться. Возможно, когда-нибудь мы наконец заживём при анархии, но нескоро. Что касается синдикализма, то ему свойственны те же недостатки анархизма и та же безначальная нестабильность вследствие необходимости в центральном руководстве, ощутимой рано или поздно.
В целом, мы отстаивали гильдейскую форму социализма, уклоняясь в сторону анархистского идеала больше, чем это одобрят гильдеисты. Просто безвластие лучше всего подходит для сторон жизни, которые игнорируются политикой: искусства, науки, личных отношений и наслаждения жизнью. Именно ради этих вещей мы повелись на анархистские предложения вроде тунеядского оклада. Ведь всякую систему нужно оценивать по её внеполитическим и внеэкономическим влияниям не менее, чем по влияниям политико-экономическим. И если социализм когда-нибудь установят, его польза будет видна по нематериальным ценностям и достижениям.
Мир, который мы должны искать, будет родиной творчества, в которой жизнь — приключение, полное радости и надежды, основанное на стремлении создать, а не на желании сберечь своё или завоевать чужое. Счастье вытеснит всякую жестокость и зависть. В этом мире любви даётся полный ход, а инстинкту — очищение от властности и вольное развитие, наполняющее жизнь духовной радостью. И этот мир достижим, он ждёт только желающего его создать.
Тем временем мир, в котором мы живём, имеет совсем другие цели. Но он исчезнет, испепелит себя пламенем своих же страстей, чтобы из его развалин восстало новое и юное общество, полное свежей надеждой и впитывающее своими глазам рассветные лучи.
Перевод: ©
К.Е. Галабурда
, 2015