Я боялся Лунаполиса, будучи ребенком, и не перестал бояться, когда вырос, но научился и любить его.
Одно из самых ранних моих воспоминаний связано с Рынком.
Мне нравилось приходить туда с братом. Ари рыскал среди еды, ища для нас деликатесы, а я смотрел на источающие ледяной холод вагонетки, которые въезжали на Рынок, раскрываясь над продолговатыми столами. Шлеп, шлеп – и из них выпадали замороженные фрукты и овощи, а также голуби, целиком, вместе с перьями, изящными коготками и похожими на черные бусинки глазами. Один лишь их вид меня зачаровывал, поскольку в Лунаполисе не было настоящих птиц, только механические.
Вся эта провизия доставлялась из провинции, из мест, где не жил уже ни один человек. В больших теплицах под искусственными солнцами автоматы выращивали растения, морепродукты и голубей, а потом по Железке отправляли их в наш город. Обходилось это даром – платить требовалось лишь за еду, созданную поварами-артистами.
Переложив все основные обязанности на плечи машин, мы могли полностью отдаться искусству и науке – не по прихоти, но по необходимости. Добыча пропитания или прочие необходимые работы много лет тормозили наше развитие, а в соответствии с желанием Предлунных мы должны были совершенствоваться.
В мое время в Лунаполисе уже не было простых работников, поскольку никто из них не пережил бы ни одного Скачка. Существовали, правда, ремесленники, чиновники или даже торговцы-разносчики, но каждый из них был либо мастером в своей профессии, либо также обладал дополнительными талантами. Большинство же сложных и вместе с тем унизительных работ выполняли запертые в металлических телах преступники.
Что я еще помню из детства? Прежде всего – механизмы города, которые я, как и любой мальчишка, любил разглядывать. Внутренность двигателей, их потроха, артерии и вены – все, что в вашем мире является скрытым, у нас выставлялось на всеобщее обозрение. Механизм Железки, механизмы лунных дисков и поднебесных театров, часов и движущихся лестниц – каждый из них содержал в себе нечто оригинальное, каждый являлся отдельным произведением искусства, отгороженным от зевак металлической решеткой. Сделанные из голубого ульферрума детали не ржавели, оставаясь невосприимчивыми к дождю, холоду и снегу. По сути, ульферрум, или ультра-железо, был невосприимчив ко всему – за исключением прошлого.
О чем еще стоит вспомнить? Может, лишь о том, что я – дитя Эквилибриума, а с моей матерью у меня около сорока процентов общего генетического материала. Это средняя величина, хотя я знал как тех, кто являлся идеальной стопроцентной копией своего родителя, так и тех, кто с генетической точки зрения не имел ничего общего с матерью или отцом. Остальные шестьдесят процентов – гены, тщательно отобранные сотрудниками корпорации. У меня было несколько разных талантов – я рисовал на стекле и холсте, писал стихи, иногда пел и сочинял песни, а также оказался не самым худшим актером. Естественно, все это я умел делать в лучшем случае очень хорошо, но отнюдь не гениально. Такова цена того, что ты создан душеинженерами Эквилибриума.
Будучи любопытным ребенком, я вырос в столь же любопытного юношу. Я охотно кидался сломя голову в любую авантюру, и одновременно мне хватало честолюбия, чтобы относиться к жизни с циничной отстраненностью. В двадцать лет это не так-то легко, но я весьма старался. У меня было богатое воображение, я слишком много думал, как говорили некоторые, и обожал во всем докапываться до сути. Еще больше мне нравилось размышлять над тем, какая я сложная, впечатлительная и оригинальная натура. Думаю, что во многих отношениях я мог вывести из себя любого, но, как ни странно, многим нравился – особенно девушкам, которые считали, что я красив, хорош в постели, и у меня симпатичные глаза.
Я был также не особо умным, слегка сумасбродным, а также довольно капризным. Упоминаю об этом, поскольку этим объясняется, зачем мне нужна была Каира. Каире же, по совершенно иным причинам, был нужен я.
Но в любом случае вся история начинается со Скачка.
Финнен поспешно рисовал, пытаясь уловить впечатление оранжево-красной нереальности приближающегося Скачка.
В стекло уже был вплавлен один слой красителя, и теперь он трудился над вторым, внешним. Когда за стеклом вспыхнет соответствующим образом настроенный источник света, картина оживет, отбрасывая в комнату разноцветные тени, а оба слоя наложатся друг на друга, дав требуемый результат.