— Папа, я буду теперь носить эти твои дурацкие побрякушки, про которые ты мне рассказываешь байки, только если сам буду что‑то с них иметь.
Не то чтобы я был капиталистом, нет, но достаточно рано сообразил, что такие предметные уроки рано или поздно повлияют на мои оценки по чистописанию и английскому языку, поэтому мне, наверное, лучше начать откладывать деньги сейчас, чтобы хватило на жизнь потом, когда меня не возьмут в колледж. Папа сказал:
— Предложение разумное. Сколько ты с меня возьмешь за то, чтобы принести на урок этот старый высохший майянский букетик на запястье и бутоньерку к нему?
— По пять долларов.
Папа отдал мне деньги. Если б наша чертова система образования в какую‑нибудь из пятниц показала нам хоть один приличный учебный фильм про индуктивную логику, я бы еще тогда сообразил: после того, как мисс Субер и мой папа так кошмарно и отвратительно расстались в выпускном классе, он отправился к ней домой и собрал все, что когда‑либо дарил ей — и на дни рождений, и на Валентинов день, и на трехлетнюю годовщину их знакомства. Ее подарки у него тоже сохранились, как я предположил намного позднее, хоть и сомневался, что они достойны такой моногамной верности.
Но логики я не знал. Я лишь думал, что папа терпеть не может школьную систему, абсолютно не доверяет образованию и хочет довести мою училку до истерики, чтобы она уволилась. Или, думал я, так он с нею заигрывает: после того, как «умерла» мама, своей второй жене он хочет эффектно показать все драгоценности, которые может ей предложить.
— Десять долларов за урок я могу себе позволить, — сказал он. — Только напомни мне не давать тебе песочные часы, а то ты сдерешь с меня за каждую песчинку.
Все это происходило до первого октября. До рождественских каникул я успел продемонстрировать всему классу запонки Людовика XIV, авторучку, которой 56 отцов–основателей подписывали Декларацию независимости (папа подговорил меня особо выделить слово «независимость», когда я извлек реликвию из полотняного мешочка), медальон, которым некогда владел Элмер — изобретатель клея (что, собственно, объясняло, почему его нельзя открыть), и пачку ссохшихся сигарет «Вайсрой», которые когда‑то курил тот парень, что поднял американский флаг над Иводзимой. Любовные послания знаменитых людей я тоже приносил в изобилии — все на линованной бумаге «Синий конь»: от Джинджер Роджерс Фреду Астэру, от Анны Хатауэй Уильяму Шекспиру, а также письма Генриху VIII от всех его жен по очереди. Одно письмо, если верить моему папе, было написано Платоном Сократу, хоть папа и признал, что это не оригинал, а только для того, чтобы его перевести, ему пришлось выучить древнегреческий язык.
С каждым новым открытием мисс Субер впадала во все большее раздражение. Она перестала вызывать учеников в случайном порядке и меня всегда приберегала напоследок. Одноклассники выбрали меня Самым Популярным Человеком, Самым Многообещающим Человеком и Президентом Третьего Класса — каждую пятницу я дарил им переменку на десять минут длиннее.
Каждую пятницу после уроков я заходил в местное отделение банка и клал деньги, выкачанные из папы на обычный сберегательный счет. Все это происходило еще до Налогового управления США. Еще не было никаких портфелей акций, взаимных фондов и тому подобного. За то, что я открыл счет, мне подарили тостер, а всякий раз, когда я приносил им десять долларов или больше, мне давали большую обеденную тарелку. Через несколько месяцев я уже мог сервировать стол на двенадцать персон.
Утром по субботам очень часто я ездил с папой с одного места на другое, проверяя участки, которые он купил или собирался покупать. Он приобрел несколько акров леса еще до моего рождения, а потом явились армейские саперные части, перегородили Саванну дамбой, и собственность моего папы стала берегом с видом на озеро. Участок он продал, а на полученные деньги купил еще один участок — возле того места, по которому потом проложили трассу 95. Беспроигрышно. Мой папа — не такой дурень, который стал бы метать в карту дротики, а потом слушаться внутреннего голоса. Он покупал какое‑нибудь ненужное болото, а вскоре кому‑нибудь другому уже хотелось заплатить за него от двух до десяти раз больше, чтобы построить на нем площадку для гольфа, фабрику или атомную электростанцию. Я понятия не имел, чем папа занимается между этими сделками, — он только читал или глазел в потолок. Иначе как бы он узнал про Элоизу и Абеляра или даже Сократа и Платона? В колледж он никогда не ходил. На заочных курсах вроде тоже не учился.