Скульптура была литая из золота, с лицом Томирис.
____________
Просторный зал был полон седовласыми мужами в мешковатых, длинных рубахах, подпоясанных кожаными ремнями. Обособленно стояли три воина, судя по их внешнему облику и дорогим доспехам – цари сакских племён.
Собравшиеся расположились полукругом у пустого золотого трона, где некогда восседала Томирис. В напряжённом ожидании они всматривались в старца, который что-то читал с дощечки с рунами, пытаясь угадать: кто по пухлым губам его, кто по мимике его лица - содержание важного послания, ведь на кону стояло многое, если не сказать всё…
Старец подрагивающими руками держал дощечку, наконец, дочитав написанное, с обречённым видом обвел присутствующих печальными глазами, приговорённо промолвил:
- Исседоны не будут сражаться в союзе с нами…
Гвалт возмущённых голосов прошелся по молчаливым стенам зала.
- …Тише…тише, давайте послушаем наших царей Сакесфара, Омарга и Фамира.
Все обернулись к крупному мужчине лет шестидесяти с густой короткой бородой и широким лбом. Если б не грозные доспехи, то можно было бы принять его за добродушного, мягкого человека
с большими, с «азиатской изюминкой» глазами. Но всё же внешность может быть обманчива. Сакесфар говорил громовым голосом - голосом твердого и уверенного в себе человека.
- Мы не дождались гонцов от Аргиппии, думаю, они тоже не будут сражаться вместе с нами против Дария…Если исседонов и аргиппиев с нами нет, не значит ли это, что они договорились с хорзарами?…Если так, то мы открыты с флангов, а позади воды Яксарта и сарматы…Думаю, не надо объяснять, чем это нам грозит, если мы примем прямой бой с многотысячной армией Дария.
- Я согласен с Сакесфаром, если нас прижмут к реке, мы будем обречены на гибель.
Сакесфара поддержал Омарг, стройный, безбородый мужчина среднего возраста, с задиристыми черными глазами. Он весь излучал неуёмную энергию. И тут же на него обрушился в гневе тощий старец. Омарг явно его раздражал. Старец провизжал, тряся руками перед лицом Омарга:
- Но мы можем перейти на другой берег Яксарта.
Омарг ехидно улыбнулся в лицо тощему старцу. Он объяснял как бы ему, но знал, что его слушают все. Потому говорил нарочито громко.
- На другом берегу земли савроматов, если мы перейдём эти воды, мы будем вынуждены воевать с савроматами…с ними есть договор, ещё с давних времён не переходить Яксарт, кроме как в деле только торговли.
Тощий старец не унимался, с язвительной нотой в голосе он вызывающе сложил иссохшие руки на впалой груди.
- Не собираешься ли ты, Омарг, вместе с Сакесфаром вступить с хорзарами в переговоры?
Совет старейшин загудел, как потревоженный улей: одни в возмущении старались перекричать других, тех, кто одобрял слова царей, а те, в свою очередь, не менее ожесточённо приводили аргументы в свою пользу, пока не поднял руку воздерживавшийся от участия в перебранке до сих пор грузный старец.
- Царь Дарий – ставленник Бога…Мы не устоим перед тысячами и тысячами его. Что сталось с парфянами, ассирийцами…дербитцами? Пепел, развеянный по ветру.
Тощий старец отодвинул рукой соратника, стоящего перед грузным старцем, и впялился ненавистным взглядом в проговорившего нечто.
- Ты разводишь воду на курте…или ты забыл,…как мы заваёвывали Мидию при царе Киясаре, обучали его воинов ратному делу и своему языку!?
Сдавленный кашель заставил обратить внимание всех на древнего старца, застенчиво примостившегося на табурете у трона. Он слабо поднял руку-- знак «беру слово». Все угомонились и навострили уши. Древний старец говорил тихо, растягивая слова.
- Было время, когда мы доходили до Египта, Сирии и Палестины, сам царь Египта Псамметих выходил нам навстречу с дарами, просил нас остановиться…Мы остановились и дали своё согласие, ведь наше верование – это сострадание к человеку и живым тварям…оттого и греки называют нас благочестивыми и справедливыми мужами сакья –муни.
Тишина затянулась. Старец, что читал послание, поднял руку.
- Да…а…но сейчас не время вспоминать о наших добродетелях, нам это не поможет, персы на наших землях…А ты что молчишь, Фамир?
Фамир стоял, прислонившись к стене спиной, со сплетёнными руками на груди и всё время дебатов отрешённо наблюдал за происходящим. Ему было лет пятьдесят, коренастый, с крупными чертами лица и со смелым взглядом. Заплетённые в две косички волосы касались плеч. Он очень походил на индейца, чьё имя могло бы означать «несгибаемый». Для тех, кто был знаком с ним, было известно, что каждое его слово имело вес золота. Речь Фамира была монотонна, без каких-либо эмоций на лице.