какие то мужчины с посохами в руках расталкивали толпу. Полуголые юноши с пеьями на головах торжественно выстраивались в два ряда. Все опускались на колени и закрывали лица руками.
Под балдахином из лёгкой ткани, развевающейся на ветру, шёл человек.
Он был высок и строен, его лицо выражало гордость и высокомерие. Его лоб украшала корона из перьев, а на плечах был накинут роскошный плащ из птичьих перьев – возможно, колибри, подумал Бертель.
Четверо носильщиков балдахина двигались сквозь толпу, отвернув лица от гордеца; по-видимому, никому не дозволялось смотреть ему в лицо.
Камера отдалялась. На каждой улице была одна и та же толпа. Судя по пышности, можно было подумать, что это было какое-то грандиозное празднество, культовая церемония; королевский сановник, казалось, исполнял свой долг.
Солдаты в кожаных доспехах застыли, держа в руках сверкающие боевые топоры. Медленно корабль приближался к вершине высочайшей пирамиды храма. Не умолкая, раздавались оживленные комментарии. Теперь платформа пирамиды далеко выдавалась в кадр. Перед дымящимся очагом лежал большой, блестящий, плоский камень; его поверхность казалась черноватой, а бока были измазаны смолой. Человек с длинной, неопрятной бородой, одетый в рваную мантию, возился за камнем.
Энергичными, прямыми шагами величественный, гордый человек поднялся по широким ступеням храма. Его спутники остались чуть ниже платформы, опустились на колени и закрыли лица. Он поднялся на вершину один и приветствовал бородатого человека мимолетным кивком головы. Затем он властно поднял руку.
Из-за камня появились две фигуры. Они держали между собой третьего. Он был обнажён, молод и связан ремнями. Глаза его были завязаны; он пошатнулся, казалось, вот-вот упадёт. Стремительно оба бросили его на камень спиной вперёд, грудью к небу, и крепко схватили. Бородатый мужчина молниеносно рванулся вперёд, юноша вздрогнул. Чёрные ручьи потекли по камню – кровь!
Комментарий резко оборвался. Бертель увидел, как бородатый священник держит что-то в руках, торжествующе протягивая их к небу. Что это было? Что-то двигалось, дёргалось, кровь капала с кулака священника и стекала по камню...
Хельга вскрикнула, узнав сердце жертвы. Комментарий астронавтов возобновился резким криком ужаса. Никто никогда не слышал звёздного языка таким высоким и таким пронзительно резким. Сразу после этого экран погас.
Но лишь на несколько секунд. Затем появился другой пейзаж: побережье. На берегу лежали странные корабли. По мере их приближения становилось ясно, что это старые испанские каравеллы. Среди них также бросили якорь несколько более лёгких судов; всего Бертель насчитал одиннадцать старинных кораблей, покачивающихся на волнах. Они выглядели неуклюжими с их высокими кормами и квадратными парусами.
На грот-мачте самой большой каравеллы лениво свисал флаг. Ветер натянул его, и стал виден герб: крест на полосатом поле. - Флаг Кортеса – послышался голос Амбрасяна.
Кортес… Тогда знатный человек, которого они встретили во время ужасного человеческого жертвоприношения, должен был быть ацтекским императором Монтесумой… Монтесума и Кортес! Бертель протёр глаза.
Все сидели, потрясённые, с растерянными лицами, когда снова забрезжил свет. Долгое время никто не двигался, казалось, никто не хотел говорить. Наконец Бертель начал говорить, что был особенно впечатлён тем воздействием, которое человеческое жертвоприношение произвело на астронавтов. - Разве наши чувства не были почти синхронизированы? Они были так же ужасны, как и мы, иначе бы они резко не прервали свой рассказ. А этот пронзительный, мучительный крик, возмущение от ужаса – кто скажет, что у них нет таких же моральных представлений, как у нас?
- Я бы не стал делать такой вывод по одной-единственной реакции — возразил Шварц. - Нравственные понятия, ну же, что ты имеешь в виду? - — вмешалась Хельга. - Какой мерой можно измерить нечто подобное? Для ацтеков это была мораль; их человеческая жертва была наивысшей из всех. Они верили, что несчастье можно предотвратить, только пожертвовав самым ценным, что есть у человека: своим сердцем Она заволновалась. - Может быть, мы более нравственны, потому что живём на пятьсот лет позже Монтесумы? -
- Вы правы в том, что никто не должен судить тех, кто не знает и не может знать — ответил Шварц.