Добрался на остров через неделю на катере береговой охраны, попав по пути в жуткую болтанку из-за мертвой зыби — главного последствия шторма. В один день заменил подшипник в генераторе, сдал агрегат в работу, и опять неделю пришлось торчать на острове. На сей раз, был сломан катер. Читал невзрачные книги, найденные у командира, подъедал евоные консервы.
Ночью на острове бушевал ветер, и осенний лес за окном шумел последней листвой, как гигантский водопад.
В штормовых снах на остров приплывали с материка тигры. Выходили на берег, отфыркиваясь и бряцая мокрыми ушами:
— Где тут у вас очень вкусный представитель военной промышленности?
— Прочь! Пошли прочь, проклятущие!
Ездил еще на одну точку с банальным названием Звездочка. Невзрачно. Полсуток трясся в дизельном мотовозе, шел через унылые деревни по избитым донельзя дорогам, прыгал через лужи, порвал напрочь штаны.
Первым делом спросил у командира иголку с ниткой. Тот вообще не удивился (видимо, все представители на подступах к части рвут что-нибудь) и всем необходимым обеспечил.
В самом деле? Какая работа может быть в неисправных штанах? Починил преобразователь частоты и откланялся.
На обратном пути, в мотовозе, стали приставать пограничники. Наверное, я им показался подозрительным и похожим на японского шпиона. Виноват, не выспался… Оттого и глаза узкие. Проверили документы, но, уходя, все равно косились. Откуда-то из ничего сплелась глупая песенка:
И так далее, но обязательно с идеологически крепкой развязкой:
Мотовоз мчался по осеннему Приморью, где на всякой станции было полно молодого народа в телогрейках. Понемногу завершался воинский призыв.
Самолет из Артема вылетал под утро. Ночь слонялся по аэропорту и окрестностям, стараясь не садиться на лавочки, чтоб не заснуть. Покупал в буфете жареную рыбу и кефир.
Толчея, толкотня, сутолока. Обычное небесное дело — задержки, невылеты, неприбытия.
В витринах аэровокзала, между стекол, на пестрой гальке красовались чучела морских котиков и тюленей. Дальше, в перспективу, на подоконниках спали вповалку люди. Гостиницы не для всех, так что лежбище — смешанное.
Мытарства в портах и вокзалах — это очень даже отдельный разговор.
Однажды Фадя рассказывал, как он неделю бичевал в сахалинском порту: спал на полу, на подоконниках, весь оброс щетиной, и его забрали в отделение милиции.
Забрали потому, что физие не соответствовало предъявленному паспорту. Держали долго, не зная, как с ним поступить. Затем насильно побрили, и, убедившись, что он и есть обладатель паспорта, выпустили на свободу. Так погибла фадина мечта отпустить бороду.
О, нелегкая судьба скитальцев! Впоследствии у меня даже появился любимый подоконник в Шереметьево. В левой части вокзала, за автоматами газводы. Там всегда было тихо, спокойно. Автоматами почти никто не пользовался — большинство предпочитало пить в буфете «фанту», и можно было целую ночь мирно спать, положив сумку под голову.
В общежитии редко удавалось собраться всем вместе. Практически никогда. Кого-нибудь да мотало…
Но даже имея самое небольшое общество, учиняли задушевность. То есть неплохой гудеж-оживляж:
— Гуляй, рванина, БВР башляет!
Минька все чаще жаловался, что Баранча — место безнадежное и что здесь даже в вытрезвитель не забирают, что в КГБ патронов нету.
Безопасность давно стала человечной.
Кто-то надел ушанку на бронзового Ильича, что стоял в поселковом парке. Хороший вождь получился — полдня все хохотали. Комитетчики расстарались: изловили Черныша и Стрелку — местных хулиганов. Но когда те сказали, что действовали из лучших побуждений (холодно ведь — голова мерзнет!), их с миром отпустили.
Кривился и тоньшал становой хребет государства.
И было веселье говорить по поводу и без повода.
Никто и не подозревал, что скоро кислота свободы изъест все позвонки и тело станет текучим и неуправляемым. Великая страна будет ходить под себя.