Не считая входной, в фойе была только еще одна дверь. Неспешным ходом мы двинулись по корриду, который открылся за дверью. Пантелей Пантелеевич напевал что то себе под нос, слов я расслышать мог, но их смысл остался мне не понятен. Моя невеста была нежна со мной, всячески пытаясь касаться меня. «Меня это не волнует, я к ней ничего не питаю» - пытался убедить меня мой холодный рассудок, но я лишь отмахивался от него. Ее касания были не то, что желанны, они заставляли гореть самым ярким огнем мои внутренние колодцы пустоты. Рука ее была все такая же холодная, но каждое прикосновение будило во мне новое воспоминание о нашей жизни. Я не уверен, что это правда, но воспоминания всплывали из того отсека моей памяти, о котором принято умалчивать. Отсека, где хранятся наши главные провалы, наши самые дикие сексуальные фантазии и нечеловеческие мысли, которые порой приходят ко всем.
Из этого сладкого состояния меня вывел пустой взгляд на картины худощавого юноши. На вид ему было лет 20, не больше. Кожа у него была бледная, русые волосы коротко острижены, резкие скулы зрительно вытягивали лицо. Но самое прекрасное – это зеленые живые глаза, в них виделся острый ум и полное безразличие к происходящему.
Он продавал сахарную вату. Зачем в театре сахарная вата?
Смотрю на него уже больше минуты. Странное чувство, что из всех людей только он живой, а остальные – куклы. Он посмотрел на меня. Думаю, у него прошли те же мысли, что и у меня. Но в его глазах такое беспомощное принятие ситуации, что нет ни малейшей надежды помочь друг другу. Мы заперты здесь и должны делать вид, что не понимаем друг друга, будто у нас все хорошо, и мы не живем в чертовом зоопарке.
Вот мы и в партере, довольно уютно. Зал был небольшой, затемненный, как и весь театр. Только успел я удобно расположиться, тут же началось представление. Никаких звонков не было.
Музыка заполонила зал, загипнотизировав зрителей. Все люди внимательно слушали, не замечая, что это больше похоже на завывания бродячего пса. Оглянулся, все сидели прямо, прижимая руку к подбородку. Давили с такой силой, что подбородки стали красными. Интеллигенция...
Через минут 5 после начала этой «музыки», на сцену выкатили круг шар, к которому была прибита девушка. Она была обнажена; улыбалась, на ее лице играло неподдельное счастье. Ей нравилось внимание толпы, даже такой глупой, тем более такой глупой.
А она ничего, что то в ней есть – эти рыжие волосы... такие знакомые.
Вышел сгорбленный старик; весь его вид внушал недоверие. Повернулся к залу, поклонился, и начал искать кого то взглядом. Взгляд остановился на мне – тяжелый и зловещий. Его взгляд напомнил мне моего деда, вечно ругающегося на меня. Пьяным он был просто невыносим, избивал бабку и меня, а глаза становились такие же, как у старика со сцены.
Он достал огромный нож из кармана. И начал резать эту девушку, она молчала и не двигалась. Мне было ее даже не жаль, скорее наоборот, мне нравились ее титанические усилия. В один момент мне стало тошно за этим наблюдать.
Как мне это может нравиться? Как им может это нравится? Сейчас встану и уйду.
Вокруг все сидели тихо и мирно. В их взглядах читался интерес, никого это не смущало.
Я отсюда уже не уйду.