– Обеспечение безопасности – развивающаяся отрасль, – с горечью возразил я. – Масса ограничений направлена на то, чтобы избавить людей от повседневного риска... а несчастные случаи все равно происходят, и рядом с нами полно террористов.
– Ты все еще сильно переживаешь, не так ли?
– Да.
– Я-то думала, что ты уже покончил с этим.
– Достаточно слегка понервничать, чтобы все вернулось, – ответил я.
– Эта обида сохранится навсегда.
Мне везло в езде, везло с лошадьми, скачки с препятствиями увлекали меня. Как и множество других любителей конного спорта, я проникся ими до глубины души. Этой осенью я участвовал в скачках при любой возможности и настраивался на большие весенние любительские соревнования.
Мне могла помешать только самая страшная простуда, а простудам я был подвержен так же неотвратимо, как автомобиль коррозии. В остальном же в свои тридцать два года я был так же физически силен, как всегда. Но где-то сидели какие-то непрошеные опекуны, непрерывно вынашивавшие мысль о том, чтобы запретить людям в очках участвовать в скачках с препятствиями.
Конечно, многие считали, что очкарикам не следует участвовать в скачках, и я порой соглашался с ними. Но хотя мне приходилось несколько раз ломать кости и получать поверхностные травмы, я ни разу не повредил глаза. А ведь это были мои глаза, черт побери!
Появилось и ограничение для пользующихся контактными линзами, хотя полного запрета не было. Я неоднократно пробовал надевать линзы, но в конце концов заработал сильнейший конъюнктивит – они не годились для моих глаз.
И поскольку я был не в состоянии пользоваться контактными линзами, то не мог скакать. Прощайте, двенадцать лет жизни. Прощайте, стремления, прощай, скорость, прощай, пьянящая радость. Скверно... Так скверно, что даже ныть бессмысленно. А хуже всего то, что они считают, будто делают это для твоего же блага.
Уик-энд шел своим чередом. В субботу мы с утра прокатились на лошадях вокруг фермы, ближе к полудню посетили местные скачки в Стратфорде-на-Эйвоне, а вечером пообедали с друзьями. В воскресенье мы поднялись поздно и, собираясь позавтракать горячими сандвичами с ветчиной, расположились в креслах рядом с камином, в котором пылали поленья; на полу гостиной, как снежные сугробы, лежали кучи газет. Миновали две упоительные ночи; еще одна, как я надеялся, ожидала впереди. Эмма пребывала в наилучшем расположении духа, и мы были настолько близки к состоянию счастливой супружеской пары, насколько это было вообще возможно.
И в этот домашний покой ворвался Хьюдж-Беккет на своем "Даймлере".
Гравий проскрипел под колесами автомобиля, мы с Эммой поднялись, чтобы разглядеть визитера, и увидели, как водитель и человек, сидевший рядом с ним, вышли из машины и распахнули задние двери. Из одной вышел Хьюдж-Беккет, сразу же окинувший тревожным взглядом фасад, а из второй...
– О Боже, – прошептала Эмма, широко раскрыв глаза. – Ведь это же не...
– Именно он.
Она испуганно огляделась.
– Ты не можешь привести их сюда.
– Нет. Я приму их в салоне.
– Но... разве ты не знал, что они приедут?
– Конечно, нет.
– О Боже!
Мы смотрели, как посетители поднимаются по нескольким ступенькам, ведущим к парадной двери. Видно, ответ "нет" не устраивает их, подумал я. И они выкатывают пушки, чтобы покарать дерзкого.
– Ну ладно, – промолвила Эмма, – посмотрим, что им нужно.
– Ты будешь сидеть здесь, у огня, и отгадывать кроссворд, а я тем временем попытаюсь придумать, как отказать им, – сказал я и направился открывать дверь.
– Рэндолл, – сказал принц, протянув мне руку для пожатия, – хорошо уже то, что высказались дома. Можно нам войти?
– Конечно, сэр.
Хьюдж-Беккет вслед за ним переступил порог. На его лице была сложная смесь смущения и торжества. Ему не удалось самому уговорить меня, и теперь он собирался насладиться зрелищем того, как я уступлю кому-то другому.
Я провел их в сине-золотой парадный салон. Там не было гостеприимно горящего камина, но отопление работало как часы.
– Слушайте, Рэндолл, – настойчиво сказал принц, – пожалуйста, поезжайте в Москву.
– Могу я предложить вашему королевскому высочеству выпить? – попытался я сменить тему.
– Нет, не можете. Сядьте, Рэндолл, выслушайте меня и давайте перестанем ходить вокруг да около.
Двоюродный брат королевы уселся на шелковом диванчике эпохи Регентства и жестом указал нам с Хьюдж-Беккетом на стоявшие напротив стулья.
Он был моим ровесником, возможно, на год-другой старше, и в прошлом мы встречались очень часто. У нас было общее пристрастие – лошади. Он больше увлекался игрой в поло, чем скачками, тем не менее нам доводилось несколько раз вместе скакать в стипль-чезах. Он был умным и прямым человеком, с виду высокомерным и резких, но я видел, как он плакал над телом любимого коня.
Мы иногда встречались на всяких закрытых для широкой публики раутах, но не были коротко знакомы. До сегодняшнего дня он ни разу не бывал у меня дома, а я у него.
– Вы ведь знаете Джонни Фаррингфорда, брата моей жены? – спросил принц.
– Мы встречались, – ответил я, – но не очень часто.
– Он хочет участвовать в следующих Олимпийских играх. В Москве.
– Да, сэр. Мистер Хьюдж-Беккет говорил мне об этом.
– Выступать в многоборье.
– Да.
– Видите ли, Рэндолл, есть одна проблема... Мы не можем отпустить его в Россию, пока все не разъяснится. По крайней мере, я не хочу допустить, чтобы он ехал туда, если есть хоть малейшая вероятность, что вся эта штука полыхнет нам прямо в глаза. Я не отпущу, просто не отпущу его туда, пока есть хоть небольшая вероятность... инцидента... который мог бы коснуться кого-нибудь еще из нашей семьи. Или всей британской нации. – Он откашлялся. – Конечно, я знаю, что Джонни не имеет никакого отношения к трону и к династии, но все же он граф и мой шурин, и хотя вся мировая пресса забеспокоилась, это честная игра.