Эсперанс, вне себя, хотел его прервать.
— Злодей!.. злодей!.. — продолжал ла Раме. — Но я буду отмщен. Она меня любит и будет упрекать тебя в моей смерти.
Он сделал движение, чтобы поднять руку на Эсперанса.
— Как! — закричал Понти, сжимая руки своего друга. — Ты позволяешь оскорблять себя таким образом?.. Ты?.. отвечай же этому злодею, который обвиняет тебя!.. Скажи ему правду об этой женщине.
— Молчи! — сказал Эсперанс с высокой кротостью. — Этому несчастному остается жить только несколько минут. Если я сделаю то, что ты говоришь, он умрет в отчаянии. Молчи! Пусть он сохранит свое доверие, свое последнее счастье, пусть он считает себя любимым, а меня низким изменником… пусть он умрет с миром!
Толпа, не оскорбляя его, следовала за осужденным, который мужественно шел к Гревской площади и искал еще в этой безмолвной толпе или сторонников, присланных его освободить, или последнюю улыбку своей невесты. Ничего! Роковой час пробил, молодой человек вошел на лестницу как триумфатор, предал себя палачу и отдал душу Богу, прошептав имя Анриэтты.
Глава 60
КРОВЬ ЗА КРОВЬ
В самый день смерти несчастного ла Раме, иногда в Лувре еще говорили об этом, и одни радовались, а другие сожалели, потому что для всех было очевидно, что палач наказал только орудие интриг герцогини Монпансье, в этот день, говорим мы, вся знать толпилась во дворце, чтобы поздравить короля и возобновить ему уверение в преданности и уважении.
Два экипажа остановились у дворца. Из одного вышли д’Антраг и граф Овернский под руку с Марией Туше, более величественной, и с Анриэттой, более блистательной, чем когда-нибудь. Последней с восьми часов утра уже нечего было бояться самого опасного своего сообщника, того, который так давно ей угрожал. Из другой кареты с гордостью и с самоуверенностью вышла герцогиня Монпансье, свита которой была многочисленна и великолепна. Герцогиня была менее спокойна. Ла Раме, умирая, обнаружил слишком много тайн. Оба общества сошлись у лестницы. Анриэтта и ее отец остановились, чтобы пропустить страшную лотарингку. Герцогиня устремила проницательный взгляд на молодую девушку, и как бы угадав, что она способна продолжать и докончить ее дело, удостоила ее улыбкой и поклоном.
По волнению, поднявшемуся во дворце, в залах и галерее, по мрачной физиономии Сюлли, по мимолетной бледности, которая покрыла на минуту черты короля, все поняли, что должна произойти интересная сцена. Екатерина Лотарингская одна шла медленно и вырывала поклоны у всех тех, которые имели неблагоразумие смотреть ей в лицо. Она дошла таким образом до галереи и, отыскивая короля, приметила, что он тихо говорил со своим министром и капитаном гвардейцев. Потом Генрих опять начал играть и не выказывал уже волнения.
Герцогиня подошла к карточному столу, и говор, поднявшийся сначала, потом молчание, сменившее его, предупредили короля, что пора повернуть голову; притом герцогиня уже начала один из тех комплиментов, на которые была мастерица.
— Государь, — говорила она, — я приехала, несмотря на мое слабое здоровье, поздравить ваше величество…
Король тотчас ее прервал. У него был холодный и сухой вид, который показывал в нем, так как лицо его было всегда любезно и дружелюбно, сильный гнев, потому что Генрих, когда он был раздражен, умел сдерживать себя настолько, чтобы сохранить все свои преимущества.
— Кузина, — сказал он среди глубокого молчания всего собрания, — уж сегодня я никак не ожидал вашего визита.
Лотарингка изменилась в лице. Она надеялась, что долготерпение Генриха удовольствуется на этот раз наружной вежливостью и что дипломатические сношения могли еще существовать.
— Почему же, — отвечала она с волнением, — ваше величество меня не ожидали?
— Потому что сегодня вечером здесь не место для такой честной принцессы, как вы, когда в Лувре живет король, заставляющий погибать на эшафоте ее родных.
— Государь, что значат слова вашего величества?
— Это собственные ваши слова, кузина, а не мои. Вы всегда считали ла Раме Валуа, вы доставили ему документы, деньги, кредиты; он сам ничего не знал, этот несчастный; вы открыли ему его происхождение.
— Государь, эти обвинения…
— Я должен был бы сделать вам, скажете мне, через моих президентов в Бастилии. Но вы женщина, а я веду войну только с мужчинами. Мало того, я избавляю женщин, когда могу, от всего, что, может быть, им неприятно. Поэтому я избавлю вас от необходимости являться в Лувр. Ваши владения обширны, живите в них, кузина. Вы принадлежите к числу тех опасных соседок, которых любят удалять от своих земель.