Понти последовал его примеру. Оба рядом погрузились в неопределенное наслаждение экстаза. Молчание их прерывалось только щебетанием птиц, отыскивающих свои гнезда.
— Эсперанс, — сказал наконец Понти, — или я тебя стесняю, или мне кажется, что ты скрываешь от меня что-нибудь.
— Что же такое? — спросил Эсперанс, не обращая внимания на вопрос, который его друг делал ему раз сто.
— Ты скучаешь.
— Я? Я никогда не находил жизнь столь приятной.
— Ты, верно, устал.
— Я так свеж, как будут завтра свежи птицы, которые теперь ложатся спать.
— Эсперанс, ты очень часто ходишь в предместье.
— Ба! — И молодой человек отвернулся, чтобы скрыть лукавую улыбку.
— Ты заставляешь слишком много говорить о себе, Эсперанс, — прибавил Понти, делая ударение на каждом слове, — и когда-нибудь у тебя очутится на руках целый легион отцов, мужей и любовников, которые потребуют у тебя отчета.
— Понти, ты преувеличиваешь.
— Я тебе говорю то, что говорят. Я был вчера на карауле в малых покоях. О твоих подвигах рассказывали у короля.
— Разве у короля нет своих подвигов?
— Он имеет на это право.
— Ты, кажется, читаешь мне нравоучения?
— Я пересказываю тебе нравоучения Крильона, который находит, что ты скрываешь слишком много и что ты скоро будешь открыт… Ты не тщательно скрываешь твои следы.
— Называют кого-нибудь? — спросил Эсперанс с любопытством. — Посмотрим; скажи мне одно имя, одно.
— Я скажу тридцать имен, если повторю все, что говорят о твоих любовных приключениях.
Эсперанс пожал плечами.
— Надо же проводить молодость, — сказал он, подавляя легкий вздох, потому что действительно он сожалел несколько о своей молодости.
— Таким образом, — продолжал Понти, — я составил план.
— План? Для меня?
— Да, друг мой, я сказал себе, что мой долг наблюдать за всем, чтобы с тобой не случилось ничего неприятного.
— Это благоразумная мысль.
— Неприятность ты получишь от злоупотребления посещений в домик предместья. Уж ты, кажется, устал, побледнел, растревожен, признайся в этом.
— Но…
— Надо подрезать самый корень зла. Я решился поселиться в этом домике, таким образом я буду оберегать тебя, и всякая опасность найдет меня с оружием.
— Что это за чепуха? — сказал Эсперанс, приподнимаясь, чтоб лучше рассмотреть лицо Понти. — Как! Ты говоришь серьезно?
— Совершенно серьезно.
— Ты намерен поселиться в домике предместья?
— Таково мнение Крильона.
— Мой добрый друг, я нежно люблю Крильона, — сказал Эсперанс, притворяясь раздосадованным, — я к тебе имею очень глубокую привязанность, но я буду умолять вас обоих не вмешиваться в мои дела.
— Человек, имеющий друзей, не принадлежит себе.
— Перестань смеяться, Понти.
— Я не смеюсь; завтра я оставляю чудесную квартиру, которую ты дал мне здесь, оставляю ее с сожалением, потому что жить с тобой мое главное счастье, но это необходимо; я всегда подчиняюсь долгу, я солдат, я знаю дисциплину. Завтра я поселяюсь в предместье.
Эсперанс встал, схватил Понти за руки и сказал:
— Ты сделаешь мне удовольствие и перестанешь говорить глупости. Ты живешь здесь и оставайся здесь. А идеи Крильона я берусь исправить со всем уважением и со всею дружбой, какие я обязан иметь к нему. Перестань думать о том, чтобы жить в домике предместья. Твоей ноги не будет там.
Понти, привыкший поступать по своей воле, с удивлением посмотрел на Эсперанса.
— Ты мне отказываешь? — сказал он.
— Я тебе запрещаю думать об этом.
Лицо Понти приняло такое странное выражение обманутого ожидания, что Эсперанс чуть не засмеялся, хотя однако для него необходимо бы оставаться серьезным.
— Позволь мне сказать, — прибавил Понти, взяв за руки своего друга, — мое перемещение в предместье было не только обязанностью относительно тебя…
— А что же еще?
— Занимаясь твоими делами, я трудился также и для своих.
— Расскажи мне, — сказал Эсперанс, смеясь.
— Я, кажется, влюблен, — прошептал Понти с лицом вместе и расстроенным и самонадеянным.
— О, мой бедный Понти! В кого?
— Это целая история. Я расскажу тебе ее когда-нибудь.