При этих словах Мария Туше сделала гримасу, Анриэтта стала грызть свои прекрасные ногти, граф д’Антраг стал рвать на себе те немногие волосы, которые остались на его голове после стольких неудач.
— Стало быть, все погибло, — сказал он с отчаянием.
— Почти.
— Постараемся утешиться, — отвечала Анриэтта, побледнев от бешенства, — однако, так как я не мужчина, я не так скоро лишусь мужества.
— Вам это легко говорить, — сказал граф Овернский. — Я хотел бы посмотреть, что сказали бы вы вчера, когда все собрание хохотало мне под нос, а король смотрел на меня через плечо.
— Мы просим у вас прощения, — перебил отец.
— Мы огорчены за вас, сын мой, — сказала мать.
— Подождем конца, — прибавила Анриэтта, для которой эта гроза была летним дождем; она видела много гроз похуже этой.
— О! вы не долго будете ждать, — дерзко сказал молодой человек.
— Однако предсказание ворожеи, — тихо произнесла Мария Туше.
— Корона, не так ли? — вскричал граф Овернский, смеясь. — Да, рассчитывайте на нее, вы выбрали хорошую дорогу.
— А если эта дорога нехороша, — колко сказала Анриэтта, — мы выберем лучшую.
Три советника были поражены непреодолимой решимостью, которая обнаруживалась в этих словах.
— А так как мы здесь в своей семье, то можем говорить друг другу правду. Мне надоели эти постоянные неудачи; я удивляюсь, как вы еще выдерживаете; это героизм.
После этого откровенного признания самое унылое молчание водворилось в собрании; вдруг во дворе послышался лошадиный топот и слуга доложил о ла Варенне. Никогда не приезжал он к Антрагам днем. Должно быть, обстоятельства были важны. Семейный страх увеличился, особенно, когда маленький человечек вошел с холодным видом и нахмуренными бровями. Все побежали к нему навстречу, ему вдруг было предложено три кресла. Он упал на самое большое со стоном, вырванным усталостью.
— Уф! — сказал он. — Ваш покорнейший слуга, милостивые государыни. Ай! ваш преданный слуга, милостивые государи. Присутствие графа Овернского показывает мне, что вам известно все.
— Увы! — прошептал отец между тем, как Мария Туше подняла глаза к небу.
— Мы спаслись одним чудом, — сказал ла Варенн.
— А все-таки спаслись, — вскричала Анриэтта, тряся маленького человечка с мужской силой.
— Одним чудом!
— О, расскажите, расскажите нам! — просили четыре жадные голоса.
Ла Варенн принял величественный вид.
— Вы знаете удивление короля, праздник, данный де Майенну и герцогство маркизе, и…
— Да, да! пропустите это.
— Я ждал минуты объяснения. Король, ужиная, бросал на меня свирепые взгляды… Я от этого заболел, я и теперь еще болен, милостивые государыни.
Мария Туше сыскала в своей шкатулке эликсиров и предложила целую коллекцию.
— Можете вы продолжать? — спросила Анриэтта.
— Да. Сегодня утром настала роковая минута. Я вертелся в передней, король сделал мне знак и увел меня в сад.
— «Вот! — закричал его величество. — Какие донесения делают мне! Вот интриги маркизы… теперь надо говорить: герцогини! Вот…» Ах, милостивые государыни, много жестокого слышал я для ушей дворянина.
Антраги старались не смеяться, думая о дворянине, который закалывал цыплят у сестры короля.
— Что вы отвечали, месье де ла Варенн? — спросил отец.
— Что мог.
— Вы меня обвинили? — спросила Анриэтта.
— Я имел искусство не сделать этого.
— Государь, — сказал я, — в этом виноват не я.
— Стало быть, в этом виноваты те, которые сказали вам.
— Видите ли, нас обвинили! — вскричала Мария Туше.
— Государь, те, которые сказали мне, верили тому, что говорили.
— Чему верили они? — с гневом спросил король.
— Государь, они знали отъезд месье Эсперанса с маркизой — с герцогиней — и, судя по короткой дружбе герцогини с этим господином…
— Вы дуралеи, — сказал король. — Дуралеи!
— Мадемуазель д’Антраг, государь, имела право бояться, чтобы маркиза-герцогиня не застигла ваше величество, потому что это уже случилось у Замета.
— Хорошо, хорошо, браво! — вскричали Антраги. — Вот что значит отвечать!
— Я это придумал! — скромно сказал ла Варенн, хорохорясь, как павлин. — Я имел это чудесное вдохновение.
— А что сказал король?
— Король, пораженный этим воспоминанием, потупил голову; а так как он справедлив, он прибавил:
— Правда, что этого можно было бояться, а намерения герцогини насчет моего примирения с де Майенном нельзя было подозревать.
— Эта поспешность вашего величества все испортила, — осмелился я прибавить.