— Прихоть?.. — сказала Анриэтта, обидевшись.
— Граф прав, — возразил отец. — Сто тысяч экю заставляют человека размышлять и стоят маркизств и герцогств, которые расточаются так щедро.
— Мне пришла в голову мысль, которая согласует все, — сказала Мария Туше с величием характера, — по милости моего способа король покажет, из прихоти или из любви ищет он мадемуазель д’Антраг. Король обяжет себя на будущее время, не компрометируя настоящего; король обеспечит честь этого дома, не лишившись права своей любви.
— Черт побери! Ваше средство — всеобщая панацея, — сказал граф Овернский, — благоволите сообщить.
— Это обещание короля жениться на мадемуазель Анриэтте де Бальзак д’Антраг.
— Я согласна! — сказала Анриэтта.
— Таким образом, — перебила Мария Туше, наслаждавшаяся своим торжеством, — король может не жениться после смерти королевы Маргариты; тогда он не женится ни на ком, и Анриэтта не будет бояться соперницы.
— В самом деле, — сказал д’Антраг, — обещание было бы действительным.
— Если король подпишет, — заметил граф Овернский, — но подпишет ли он? Это напоминает мне человека, который проехал бы реку сухим, если его лошадь выпьет всю воду, но выпьет ли она?
— Если король не подпишет, это значит, что на его нежность полагаться нельзя, и я откажусь, — сказала Анриэтта.
— Вы сделаете хорошо, дочь моя; честь прежде всего; но это не мешает обеспечить вам сто тысяч экю, — заметил отец.
— Напротив, — сказал граф Овернский.
— Действуя таким образом, — докончила Мария Туше, — мы навсегда освободимся от неизвестности. Да или нет заставят заключить или уничтожить дело навсегда.
— Вы очень надменно поступаете с королем.
— Кто нам мешает теперь? — возразила Мария Туше, с гордостью вспоминая прошедшую опасность и смерть ла Раме, которая навсегда освободила Анриэтту. — Ничто не препятствует нам теперь, и чем более будут требовать от короля, тем лучшее мнение получит он о сокровище, которое отыскивает.
— О настоящем сокровище, — сказал граф Овернский с улыбкой и поклоном, дерзко оскорбительными для его сестры.
— Бездонное сокровище! — прибавил достойный отец, целуя девственный лоб, на котором столько раз появлялась постыдная краска. Тут лакей доложил, что синьора Галигай ждет дам в их кабинете.
— Ворожея! — вскричал граф Овернский. — Я бегу!
— Нет, останьтесь, — сказал Антраг, — придумаем вместе дарственную запись и обещание женитьбы.
— Я сама хочу это просмотреть, — поспешила прибавить Мария Туше, садясь возле сына и мужа.
«Пойду скорее к Элеоноре, — подумала Анриэтта дрожа, — ее визит сегодня тревожит меня».
Она прошла в кабинет, где Элеонора, опираясь локтем о стол и опустив лоб на руку, следовала пальцем на скатерти за причудливыми арабесками вышивки. Она была озабочена.
— Что такое случилось? — спросила Анриэтта, умевшая угадывать настроения своей поверенной.
— Важное дело, — сказала итальянка, — Понти вчера дрался.
— Какое нам дело и откуда ты знаешь этого человека?
— Я его знаю, для наших общих выгод. Хотите знать, за что он дрался?
— Ты меня пугаешь своими ораторскими предосторожностями. Не о мне ли дело шло в ссоре?
— Судите сами. Понти был в трактире, где обедают дежурные гвардейцы; говорили о любви короля и о том, кто сменит маркизу де Монсо, ныне герцогиню де Бофор?..
— Ну?
— Многие назвали вас; это право, принадлежащее вашей красоте.
— Когда ты делаешь мне комплименты, Элеонора, я дрожу. Далее! далее!
— Господа, — сказал Понти, у которого голова закружилась от вина, — особа, которую вы называете, никогда не будет ничем для короля.
Его спросили почему.
— Да, почему? — спросила Анриэтта, все более тревожась.
— Потому что я не хочу.
Обе женщины переглянулись. Элеонора продолжала свой рассказ.
— Как! — сказал Понти один гвардеец. — Мадемуазель д’Антраг, прекрасная, благородная, безукоризненная, не заслуживает любви короля?
— Безукоризненная! — вскричал Понти с горьким смехом. — Ах, черт побери!.. Если королю нужна ее добродетель, я могу сообщить ему об этом кое-что.
— Негодяй! — прошептала Анриэтта. — Что же отвечали ему?
— Обнажили шпаги, когда явился Крильон.
— Я полагаю, он наказал дерзкого?
— Вот что он сказал гвардейцам: «Вы все дураки, и все просидите под арестом».
— Это оскорбление, — сказала Анриэтта, помертвев.
— Более опасное, чем вы думаете, — возразила Элеонора, — потому что эти слухи могут дойти до короля. Вы должны принести энергическую жалобу.