— Я и без того узнаю, — сказала Элеонора тем же самоуверенным тоном, — я вчера послала Кончино в Буживаль. Герцогиня приехала туда только третьего дня; ее не теряли из вида ни минуты; напротив, я нахожу, — прибавила итальянка с коварным взглядом, — что вы очень холодны и равнодушны, не находясь в Буживале или в окрестностях.
— Я? — вскричала Анриэтта.
— Конечно. Что могу сделать я, бедная иностранка, даже в таком случае, когда узнаю о свидании Сперанцы и герцогини? К чему послужит мое свидетельство? Ведь я ничего не значу в этой стране. Вы, напротив, хотите убедить короля, что вы одна достойны его; вы можете привести на место свидетелей, важных по своему званию и власти; вам, синьора, надо быть сегодня вечером в Буживале.
Анриэтта закусила губы.
— Мы сваливаем друг на друга, — сказала она, — и, если я не ошибаюсь, вы меня отправляете туда, куда я намеревалась просить вас отправиться сегодня вечером.
Она сделала ударение на последнем слове. Элеонора поняла намерение. Она чувствовала, что ее подозревают, но на лице ее не выразилось никакого неудовольствия.
— Я не могла бы отправиться сегодня, — отвечала она.
— А! вы будете заняты вечером? — спросила мадемуазель д’Антраг.
— Да, синьора, и для вас.
— В самом деле? — спросила Анриэтта тоном, обнаруживавшим полнейшее недоверие.
— Я должна сегодня вечером заняться очень важным гаданьем насчет письма, о котором вы мне говорили.
Анриэтта вздрогнула.
— Я скоро узнаю, где оно, — прибавила Элеонора.
— Через гаданье?
— Да, синьора.
— При котором я не могу присутствовать, моя добрая Элеонора? — спросила Анриэтта лицемерно ласково.
— О нет! ваше присутствие нарушит чары. С которых пор могущественные духи соглашаются говорить в присутствие предмета, интересующегося их признания? Если бы вы явились, это было бы лучшим средством ничего не узнать. Вот почему, может быть, вы поступили бы благоразумно, если б отправились в Буживаль следовать телесными шагами за материальной частью наших дел, между тем как я стану беседовать с духами.
Анриэтта, сделав над собой усилие, очень мучительное для ее неукротимой гордости, взяла за руку итальянку и дружески сказала ей:
— Я буду тебе повиноваться, добрая Элеонора. Я поеду сегодня в Буживаль. Ты говоришь, что Кончино уже отправился туда?
— Лентяй ругался, но поехал; у него хорошие глаза, когда он согласится не спать.
— Я также поеду. Может быть, я ничего не узнаю. Ты знаешь, что женщину, которая остерегается, трудно поймать врасплох. Но это приятная прогулка и, для того чтобы ты была спокойна сегодня вечером, для того чтобы твое гаданье удалось, я поеду.
Она сказала эти последние слова так естественно, так любезно, что они обманули Элеонору и заставили ее подумать, что она убедила свою сообщницу.
— Завтра, — сказала итальянка, чтобы вознаградить это повиновение и поддержать доверие Анриэтты, — завтра я сообщу вам результат таинственной операции. С завтрашнего дня вы не будете уже более дрожать за эту записку, которая доставила вам столько бессонных ночей!
Сказав эти слова, она поцеловала руку Анриэтты, которая обняла ее по всем правилам признательности и простилась с нею.
Когда она воротилась к своей карете, зная, что Элеонора подсматривает за нею из-за какой-нибудь занавески, она не теряла ни минуты, и лошади ее повернули в Сент-Антуанскую улицу. Там ждал ее лакей и подошел к дверцам.
— Ну? — спросила Анриэтта.
— Эти две женщины отправились к аптекарю Моке, знаменитому путешественнику, и принесли оттуда страусовых перьев, стеклянных ожерелий, диких цветов и восточных материй.
— Это для чего? — спросила Анриэтта с удивлением, как бы говоря сама с собой.
— Право, не знаю, — сказал лакей, — они очень смеялись, выходя оттуда и смотря на все эти вещи.
— Они ничего не говорили такого, что ты мог бы расслышать?
— Ничего, только сказали, что им надо одеться рано, чтобы поспеть в домик.
— Они это сказали! — вскричала Анриэтта, и в глазах ее сверкнула радость.
— Точно так.
— Хорошо! хорошо!.. Так Элеонора будет вызывать духов в домике. Я знаю одного духа, на которого она не рассчитывает и который там будет.
Глава 68
РИГА В БУЖИВАЛЕ
Если ищешь самого богатого выражения человеческой красоты, оно наверняка находится в чертах и позе двадцатилетнего человека, который идет на битву или на любовное свидание.
Он храбр, он любим. Его улыбка горда и приятна. У него нет ни одной мысли, которая не была бы запечатлена великодушием сердца, ни одного движения, в котором не отразилось бы соединенное действие всех его способностей. Ему необходима осторожность; это видно по его деятельному и обдуманному взгляду; ему необходима и сила; шаги его тверды и движения гибки; он счастлив и лоб его сияет, и те, которые приметили бы в вечернем тумане этого быстрого всадника, угадали бы, что мысль выше облаков пошлого человечества уносит таким образом человека и лошадь.