Габриэль остановилась, увидев бледность, которая как покров смерти покрыла лицо Эсперанса. Удар, полученный им, заставил задрожать его глаза. Он болезненно сжал свои белые руки и остался неподвижен и безмолвен.
— О, вы страдаете! — сказала Габриэль с нежным великодушием.
— Нет, нет, я восхищаюсь, — отвечал он. — Только если в этом состоит свобода, о которой вы мне говорили…
— Друг мой, — перебила Габриэль, — вы чувствуете, что я тотчас же отказалась от этой чести, которую заслуживаю так мало.
— Почему же вы заслуживаете ее так мало? — сказал Эсперанс.
— Потому что я чувствую к королю только дружбу, потому что даже его благодеяния не могли согреть моего оледенелого сердца, потому что я отдала вам всю мою любовь.
При этих словах, произнесенных с невыразимой простотой, Эсперанс, хотя сердце его растаяло, сохранил серьезное и задумчивое выражение, которое он принял с начала разговора. Он старался обмануть еще самого себя. Он боролся еще против этой страшной грозы, которая угрожала поглотить всю его будущность.
— Не испытание ли вам предлагал король? — спросил он. — Не старался ли он возбудить в вас законную гордость?
— Нет. Он показал мне письма, которые он посылает в Рим, чтобы уговорить папу уничтожить его брак с королевой Маргаритой. Ответ, по словам посланника, не может не согласоваться с желанием короля.
— Это действительно было единственное препятствие, Габриэль, и так как оно уничтожено, ничто не препятствует вашему счастью.
Он произнес эти слова без горечи, без гнева, не выказывая мужества, которого у него уже не было.
— Ничто? — спросила она с удивлением.
— Нет, ничто.
— Даже я?
— Зачем вам сопротивляться воле короля? Он ваш властелин.
— У меня есть еще другой властелин.
— Кто же?
— Вы. Если соглашусь, согласитесь ли вы? Я сомневаюсь.
— Ваша доброта велика, а деликатность безгранична, — отвечал Эсперанс с легким трепетом в голосе, — советоваться таким образом со мной, когда я более ничего, как мимолетная тень в вашей жизни; называть меня властелином, когда я поставляю себе за славу быть вашим врагом — это крайняя степень великодушия. Габриэль, благодарю вас; я этого ожидал от вашего неисчерпаемого сердца. Конечно, я очень вас любил, но теперь каким именем назвать мне чувство, которое вы внушаете мне?
Габриэль не так поняла эти уверения: она думала, что он благодарит ее за то, что она хочет остаться верной ему.
— Вы понимаете, — продолжала она, — в какое замешательство привело меня предложение короля. К счастью, я имела присутствие духа объявить себя неспособной отвечать тотчас. Я сослалась на это ослепительное счастье, на то, что я его недостойна… Словом, я просила позволения подумать. Ну, милый Эсперанс, возвратите ваш свежий румянец. Я предпочитаю проколоть себе сердце, чем возбудить в вас беспокойство. Да, пусть я умру прежде, чем огорчу вас!
— Добрая Габриэль!
— Как холодно говорите вы это! Разве я только добра для вас? Или вы боитесь возбудить во мне сожаление о пышности, которую я приношу в жертву? В таком случае, Эсперанс, вы не знаете моей души и очень огорчаете это бедное сердце, которому так нужны излияния и ласки в ту минуту, когда оно радовалось, что дает вам первое доказательство любви.
Эсперанс встал и взял за руку молодую женщину.
— Я думаю, — сказал он с усилием, — что мы не поняли друг друга.
— Как?..
— Вы хотите, Габриэль, во-первых, самого сильного выражения моей признательности… Оно было вам дано так живо и так горячо, как только я мог вырвать его из моего сердца. Вы хотели бы также видеть меня радостным и торжествующим. Но почему? потому что вы делаете мне жертву, не правда ли? Но эту жертву я не хочу принять.
— Вы не принимаете? Вы хотите, чтобы я вышла за короля?
— Да.
— Но ведь это наша вечная разлука, Эсперанс, подумайте!
— Знаю.
— Любовница короля могла бросить взгляд на человека достойного быть любимым. Гордясь тем, что остается невинной и чистой, она могла отдать свое сердце этой любви; она хотела позволить ей овладеть всеми ее мыслями, всей ее жизнью; но жена короля, Эсперанс, но королева… О! Королева любить не может, даже в самой глубочайшей тени ее сердца!