— Нет еще, — отвечала итальянка.
— Нужны вам мои услуги? — смиренно спросил ла Варенн герцогиню.
— Нет, ла Варенн, обедайте вместе с другими.
— Вы кажется печальны; угодно, чтобы я написал королю?
— Королю! зачем? — вскричала герцогиня.
— Обрадовать сердце его величества тем, что его королева скучает без него.
— А! очень хорошо, напишите это королю, если хотите, друг мой.
Говоря таким образом, Габриэль шла по саду и села, или, лучше сказать, упала на дерновую скамью возле оранжереи, повернув глаза к дому Эсперанса, кровля которого виднелась сквозь листья, еще довольно редкие. Оставшись одна, она сказала Грациенне голосом прерывистым:
— Есть ответ из Безона?
— Нет еще.
— Посмотри, не приехал ли курьер.
— Сейчас.
— Как он заставляет меня ждать, как он заставляет меня страдать!.. — прошептала герцогиня. — Ах, брат Робер! я думала, что вы более мне преданы… сжальтесь над бедной женщиной, брат Робер. А ты, мой добрый друг, мой Эсперанс, — сказала она, смотря на его дом с горестным выражением. — Прости, что я так медлю. Если я еще не явилась на свидание, это не потому; что я боюсь, это не потому, чтобы моя душа не стремилась горячо к твоей. Ты этому веришь, не правда ли? Ты это видишь с неба, где ты меня ждешь с доверием. Но если б я согласилась обедать у Замета, может быть, я уже умерла бы, а теперь еще слишком рано. Прежде чем я отправлюсь в этот путь, я должна просить кое о чем брата Робера, который первый, может быть, угадал нашу любовь. Ты знаешь, чего я от него хочу, не правда ли, Эсперанс? На небе известно все. Будь терпелив. Как только я получу ответ от доброго брата, оранжереи Замета недалеко, я медлить не стану, будь спокоен.
Грациенна подошла во время этих печальных слов. Габриэль не слыхала ее шагов и в порыве горести и нетерпения вскричала:
— О, брат Робер, сократите мою агонию!
— Что это? — спросила Грациенна, которую этот монолог испугал. — О какой агонии вы говорите?
— Разве я произнесла это слово, Грациенна?
— Но ради бога, милая госпожа моя, поплачьте немножко, ваши сухие глаза пугают меня.
— Молчи… идут.
Это был Замет, который, усадив своих гостей, прибежал показать герцогине, что он не пренебрегает ею.
— Герцогиня, — сказал он, — постятся только до полудня, а теперь уже половина второго; берегитесь, чтобы не повредить вашему здоровью, король будет упрекать в этом вас и меня.
— Вы думаете?
— Я ручаюсь за это, — вскричал Замет с живостью, думая, что Габриэль поколебалась. — Согласитесь!
— Пока нет, Замет, после… О! я попрошу у вас обедать, не беспокойтесь. Приготовления, которые вы сделали для меня, не будут напрасны.
Он вздрогнул и побледнел.
— Покажите мне ваши оранжереи, — сказала Габриэль, — говорят, они великолепны в нынешний год… особенно фрукты.
— Винограду нет.
— А персиков много?
Замет помертвел. Габриэль вошла в оранжерею, он за ней. Она прямо подошла к персикам.
— Что это, я вижу на дереве только один; разве вы уже сорвали все другие?
— Нынешний год был только один, — пролепетал флорентиец.
— Зато какой великолепный! Я никогда не видала такого персика… и если б не постилась, я могла бы съесть этот чудный персик!
Пот выступил на лбу Замета.
— Я уверена, что вы не отказали бы подарить его мне, — продолжала герцогиня, все улыбаясь, между тем как Замет вне себя начинал теряться.
— Курьер! — вскричала Грациенна, которая побежала навстречу курьеру и взяла у него из рук ответ из Безона, зная, что ее госпожа с нетерпением его ждет.
Габриэль с живостью взяла письмо и прочла. Ее очаровательные глаза сверкнули, устремившись на небо, в них блеснул свет освобождения.
— Приятное известие? — спросил Замет, который оправился, видя, что Элеонора подсматривает в окно из-под широкого кактуса.
— Превосходное. Это и приятное и благочестивое дело. Один друг назначил мне свидание в церкви Св. Антуана в вечерню.
— Стало быть, через час?
— Почти.
— Свидание печальное.
— Говорят, музыка чудесная.
— Правда, что она несравненна. Весь Париж стремится туда, вы не найдете места.
— Грациенна, пошли взять для меня одну из боковых капелл и вели подавать носилки.
Замет смотрел на Габриэль и слушал ее с изумлением. Все ее поступки и слова после приезда были для него непонятны. Оба они были в оранжерее на зорких глазах невидимой Элеоноры.
— Позвольте мне, герцогиня, — сказал он, — высказать вам, что я нахожу странным расположение вашего духа.
— Даже капризным. Я сейчас не хотела ничего есть, не так ли?