Ничего не могло быть страннее этой невероятной передачи волнений, терзавших приора. Брат Робер говорил о спокойствии и мужестве Горанфло, а Горанфло был готов свалиться со стула, и все его черты заметно расстраивались. Герцогиня подошла к Роберу, схватила его за капюшон и начала бешено трясти.
— Говори ты сам, — сказала она.
— Мне это запрещено, — отвечал он, спокойно смотря на нее.
— Я приказываю тебе.
Брат Робер надвинул капюшон и молчал. Герцогиня то бледнела, то краснела. Молчание обоих женевьевцев раздражало ее, и она не видела способа прекратить это молчание. Горанфло, оправившись от страха, по примеру неустрашимого Робера как будто сам шел наперекор герцогине, и ироническая улыбка появилась на его широком и толстом лице.
— Вы, кажется, угрожаете мне пыткой! — вскричал переводчик голосом звучным, как труба. — Ну! К пытке! К пытке! Мы весело пойдем на пытку, как брат Давид, которого вы велели убить! Как брат Борромэ, которого вы велели убить! Как брат Клеман, которого вы…
— Довольно!.. — перебила герцогиня. — Довольно, говорю я вам!.. Кто говорит о пытке?..
— Вы назвали Бастилию.
— Я была рассержена.
— Это смертельный грех.
Герцогиня пожала плечами.
— Я знаю, что это вам все равно, — сказал переводчик, — но на кастрюлях в аду вы заговорите иначе!
— Вы хотите читать мне проповедь?
— Это мое ремесло, это мое призвание. Гнев — смертельный грех.
— Дом Модест!..
— Я служу Господу, а вы оскорбляете его; тем хуже для вас.
— Еще раз, — закричала герцогиня вне себя от бешенства, — вы читаете нравоучение и не отвечаете мне!
— А вы меня оскорбляете и не расспрашиваете.
При этих словах, которые заставили задрожать с головы до ног Горанфло, от имени которого они были сказаны, герцогиня вдруг обернулась. На нее страшно было смотреть. Ее волосы, готовые развязаться, как будто свистели, как змеи Тизифоны.
— Вы забываетесь! — прошептала она свирепым тоном. — Неужели вы думаете, что у вас не найдется уже шеи, за которую можно повесить вас?
— Вот мы опять воротились к пытке, — холодно сказал Робер. — Вешайте же скорее, но перемените разговор, он однообразен.
Это презрительное спокойствие вдруг сбавило бешенство герцогини. Она подошла, скрестив руки, к Горанфло и медленно, как бы взвешивая каждое слово, сказала:
— В какой день я приезжала советоваться с вами о новом затруднении, которое поставили Лиге генеральные штаты?
— Три недели тому назад, — отвечал переводчик.
— Что советовали вы мне делать?
— Вы это знаете так же точно, как и я, герцогиня.
— Вы мне советовали оставить моего брата де Майенна, основываясь на том, что он имеет слишком мало возможности царствовать.
— Это правда, очень мало, — сказал Робер.
— Послушная вашим советам, как всегда, потому что, надо признаться, вы замечательно проницательны, вы дали мне доказательства, вы угадали Жака Клемана…
Горанфло посинел.
— Послушная, говорю я, я бросила моего брата и предложила Испании брак инфанты с моим племянником Гизом.
— В этом нет ничего, кроме самого естественного, — перебил переводчик, — король испанский хочет выдать свою дочь за французского принца, а месье де Майенн женат.
— Притом французская корона, по милости вашего замысловатого совета, не выйдет, таким образом, из дома Гизов. Конечно, это совет превосходный, и я еще раз благодарю вас за него.
— Может быть, поэтому-то вы предлагали сейчас повесить меня? — сказал Робер.
— Подождите, я еще не кончила. Кто сочинял предложение об этом браке испанскому королю? Вы, не так ли?
— Да, я вам продиктовал, хотя долго не соглашался, припомните это. Я не доверяю испанцу, я вам это повторял.
— В какой день приезжала я сообщить вам ответ короля испанского, то есть его согласие?
— Третьего дня, и насмехались над моей недоверчивостью.
— Сколько человек знали эту тайну?
— Этого я не могу вам сказать.
— А я могу. Об этом знали только трое: король испанский, я и вы. Я не говорю об этом монахе… вы уверяете, будто он не считается.
— Он действительно не считается, — отвечал брат Робер. — Ну, к чему же клонится вся эта речь?
— А вот к чему: вместо трех человек нашу тайну знают пятеро, и знаете ли, кто эти новые два?
— Нет. Но я это узнаю, если вы мне скажете.
— Одного зовут де Майенн, мой брат, когда именно ему не должна быть известна эта тайна.
— Де Майенн это знает? — вскричал брат Робер. — Когда так, все погибло.
— Я не говорила, что все погибло.