Я продала фирму «Карлссон» новым владельцам — о цене здесь упоминать не стоит — с условием, что мой верный Энсио Хююпия останется генеральным директором. Себе же я оставила только четыре грузопассажирских парохода. Я поручила нотариальному отделу крупнейшего банка заботу о стрижке купонов моих промышленных акций. Затем я взяла себе личного секретаря: молодую женщину с дипломом магистра. Это была женщина умная, самостоятельно мыслящая и добродетельная, как фарфоровая статуэтка. Впоследствии выяснилось, что она была глубоко религиозна, но мне это нисколько не мешало. Я ничего не имела против избранного ею пути: все время вправо, а после этого наконец прямо.
По причинам, относящимся к технике налогообложения — а вовсе не из благотворительных побуждений, как говорилось в торжественных речах, — я учредила «Фонд Минны Карлссон-Кананен», целью которого было оказывать поддержку и способствовать развитию исключительно финской культуры (выплачивать пособия и ссуды финским патриотически настроенным литераторам, артистам и ученым). Фонд имел свои (разумеется, формальные) правление и дирекцию ради того, чтобы некоторые честолюбивые деятели могли удобно рекламировать себя, украшать список своих заслуг и получать коллегиальные за сидение в ресторанах. Фонд имел также три специальные авторитетные комиссии, которые вносили предложения о распределении ссуд. Еще в самом начале было решено не выдавать ссуды спортсменам, которых развелось так много, что всего национального бюджета им едва хватило бы лишь на одну разминку. Решили также ничего не давать и музыкантам. Эту свою принципиальную установку правление Фонда и его авторитетные комиссии объясняли тем, что финансовая поддержка музыки совершенно ликвидировала бы с течением времени благородную профессию певцов и музыкантов, странствующих по дворам, а это, несомненно, нанесло бы непоправимый ущерб нашей молодой культурной стране, которая старательно перенимает и лелеет романтическое наследие седой Европы. Директор Вихтори Лехтевя — член правления Фонда и верный страж культуры (он, между прочим, каждое лето приносил цветущую пеларгонию к подножию памятника Алексиса Киви) приводил в качестве примера потрясающую историю певца Тимо Пипинена, который мог бы стать великим тенором, если бы вдруг не обнаружилось, что у него из носа удалены полипы! Опираясь на этот пример, директор Лехтевя решительно возражал против предоставления ссуд музыкантам и певцам. В то же время он подчеркивал, что является большим другом музыки: всякий раз, когда жена его пела в ванной комнате, он спешил заткнуть уши ватой.
В это время я познакомилась с писателем Свеном Лоухела. Если не ошибаюсь, имя его многим совершенно неизвестно. Я тоже ничего не слыхала о нем, пока он сам не пришел ко мне и не представился. Явился он не за ссудой, ему нужна была другая, совершенно пустяковая помощь. Вот его собственные слова:
— Разрешите отрекомендоваться: Лоухела, литературный разнорабочий, всегда оставляющий стихи и калоши в передней издателя и предоставляющий славу тем, кто ее домогается. Вы позволите отнять у вас немножечко драгоценного времени?
Я пригласила его сесть, но он пожаловался на необходимость вечно спешить и сказал, что просидел уже восемь часов кряду. Это был лысый («В последний раз я снял волос с гребешка одиннадцать лет назад, а с плеча — только вчера, но это уж был не мой волос»), кругленький мужчина средних лет, с живым и умным взглядом ясно-голубых глаз. Мне сразу понравилась весело-непринужденная манера, с которой он представился, и его сочный язык, столь разительно отличный от нудного, суконного языка деловых людей, министров и кухарок. Он достал из кармана блокнотик и сказал:
— Ну вот, сударыня, раз уж мы познакомились, я хочу просить вас о маленьком одолжении. Нет, нет, сударыня! Не о деньгах, а о чем-то гораздо более ценном. Вы стопроцентная американка — кстати, какое ужасное слово «стопроцентная»! — и, бесспорно, сможете мне помочь. Объясните, что означает слово «pimp»?
— Женоподобный мужчина, — ответила я, рассмеявшись.
— Отлично. Это подходит к тексту. А тогда что такое «square», если речь идет о человеке?
— «Square», — это примерно то же, что чурбан, болван или остолоп.
— Прекрасно! Тоже годится. А вот еще выражение: «slap stick»?
— Это значит «рохля», парень-размазня, которому ото всех достается.
— Спасибо! Я очень вам благодарен, сударыня. Я перерыл все словари, но нигде не нашел этих слов. Право же, я и сам изрядный «Square», что давно не догадался спросить у вас. Дело в том, что мне пришлось переводить одну американскую книжку, и здесь я исключительно щепетилен: переводить так уж переводить! Не выношу, когда в литературной работе халтурят. Это слишком напоминает духовную проституцию. Ну вот, огромное вам спасибо!
— Не стоит благодарить за такую малость: всего лишь несколько слов! — возразила я, искренне обрадованная тем, что среди такого множества людей я нашла человека.
— Нет, что вы, безусловно стоит, сударыня! Даже одно-единственное слово может иметь необычайную силу: им можно начать или окончить войну, выразить благодарность или порицание, а кроме того, ведь и «вначале было слово» — лишь слово!
Так состоялось наше первое знакомство. Через неделю он вновь обратился ко мне с такой же просьбой, после чего стал в моем доме частым гостем, званым и желанным. Он выпустил ранее несколько сборников очерков и книгу путевых заметок, но в то время жил почти исключительно за счет переводов на финский язык с английского. В дополнение к трем специальным авторитетным комиссиям правление Фонда избрало Свена Лоухела экстраординарным экспертом для решения вопросов, в которых хорошо осведомленные комиссии были недостаточно хорошо осведомлены.
Комиссия по литературе состояла из тщедушного профессора-литературоведа, который всегда получал советы и указания от своей жены; молодого доцента, который предложил выдавать ссуды лишь писателям и поэтам, доказавшим свой патриотизм и боровшимся своими произведениями за крепкий семейный очаг, за веру и отечество; молодого критика, по мнению которого ссуды следовало выдавать исключительно литераторам, не достигшим двадцатилетнего возраста (с целью поощрения грамотности); и, наконец, экстраординарным членом комиссии был писатель Лоухела, представлявший здравый ум, способность суждения и трезвый цинизм. Перелистывая заявления о ссудах, он обычно весело восклицал:
— Ишь ты, ишь ты! Мальчики хотят получить на выпивку! А этот-то, этот, вероятно, собирается купить себе зимнее пальто или вынужден платить за старые проделки…
Комиссия сценических искусств состояла лишь из двух членов: одного известного чтеца, который обладал высокоразвитым литературным вкусом, ибо покупал только хорошо переплетенные книги, и одного почти неизвестного директора театра, представлявшего артистов обоего пола. И в этой комиссии экстраординарным членом был писатель Свен Лоухела.
Состав научной комиссии менялся по мере надобности. Здесь был лишь один постоянный член, Свен Лоухела, и восемнадцать запасных почетных членов, которых никогда не звали на заседания. Им тем не менее выплачивалось ежегодное вознаграждение, поскольку они разрешили включить свои имена в списки членов Фонда, а ведь всем известно, что денег стоят как раз имена, а не носители имен.
Распределение пособий производилось раз в год — в день моего рождения. Это был, собственно, единственный случай, когда я надевала все мои высокие ордена, норковую накидку и драгоценные украшения, в которые вложила несколько миллионов. Было большим наслаждением тратить деньги, на добычу которых ушли лучшие годы моей жизни.
Помимо регулярно выплачиваемых пособий, правление Фонда (то есть я) отпускало ежегодно пять миллионов марок на разовые ссуды в порядке все той же благотворительности. Правление Фонда (опять-таки я) доверило дело распределения этих ссуд, именуемых в уставе «экстренными пособиями», полностью в мои руки. Это потребовало от меня столько труда и забот, что мне пришлось открыть в центре города специальную контору для приема просителей. Сначала я занималась этим два дня в неделю, но потом стала принимать ежедневно с десяти до тринадцати, кроме воскресений и кануна больших праздников.