Я говорю, что ты сможешь, Ли.
Я потёр кулаками глаза, они были мокрыми. Я включил свет и, не моргая, уставился на лампочку, чтобы высушить слезы.
Итан, мне страшно.
Я здесь. Я никуда не уйду.
Мы молчали, когда я вновь принялся воевать с галстуком, но я чувствовал, что Лена ещё здесь, словно она сидела в углу моей комнаты. Без отца дом, казалось, опустел, и я слышал Амму в коридоре. Мгновение спустя она тихо стояла в дверях, сжимая свою лучшую сумочку. Тёмные глаза Аммы пытливо рассматривали мое лицо, её миниатюрный силуэт казался высоким, хотя она не доставала мне и до плеча. Амма была бабушкой, которой у меня никогда не было, и единственной мамой, которая у меня теперь осталась.
Я посмотрел на пустое кресло у окна, куда она немногим менее года назад положила мой подобающий случаю костюм, а затем опять на лампочку своей прикроватной лампы.
Амма протянула руку, и я передал ей свой галстук. Иногда казалось, что Лена была не единственной, кто мог читать мои мысли.
* * *
Я подал Амме руку, когда мы взбирались на грязный холм к Саду Его Вечного Покоя. Небо было тёмным, и пока мы шли наверх холма, начался дождь. Амма была в своём самом солидном траурном платье и широкополой шляпке, которая закрывала бульшую часть её лица от дождя, не считая кусочка белого кружевного воротничка, высовывающегося из-под полей шляпки. Он в знак уважения был застёгнут на шее её лучшей камеей. Я видел уже всё это в прошлом апреле и так же чувствовал лучшие перчатки Аммы на своей руке, однажды уже поддерживавшей меня при подъёме на этот холм. В этот раз я не мог сказать, кто из нас кого поддерживает.
Я до сих пор не понимал, почему Мэйкон пожелал быть погребённым на кладбище Гатлина, учитывая то, как жители этого города относились к нему. Но, по словам Лениной бабушки, Мэйкон оставил чёткие указания, в частности требующие похоронить его здесь. Год назад он сам приобрёл участок земли. Семья Лены казалась недовольной этим, но бабушка заняла решительную позицию. Они собирались с уважением отнестись к его воле, как и любая уважающая себя южная семья.
Лена? Я здесь.
Я знаю.
Я мог чувствовать, как мой голос успокаивает Лену, словно я обнял её. Я взглянул на холм, где будет располагаться навес для похоронной церемонии. Он ничем не отличался от любого другого погребального навеса в Гатлине, что довольно-таки иронично, учитывая, что это были похороны Мэйкона.
Еще не рассвело, и я едва мог различить вдалеке несколько надгробий. Все они были покосившиеся, но все разные. Старинные неровные ряды крошечных надгробий, стоящих на могилах детей; разросшиеся семейные склепы; осыпающиеся белые обелиски в честь павших солдат Конфедерации, отмеченные маленькими латунными распятиями. Даже генерал Джубал А. Эрли, чьё изваяние смотрело в сторону статуи генерала Грина в центре города, был похоронен здесь. Мы продолжили путь мимо семейных захоронений нескольких менее известных соратников полковника Молтри, которые были здесь уже так давно, что гладкий ствол магнолии на границе участка врос в край самого высокого каменного столба, делая их единым целым.
Они все были священными, значит, мы достигли старейшей части кладбища. От мамы я знал, что первым словом, высеченным на каждом старом надгробии в Гатлине, было «Священный». Но когда мы подошли ближе, и мои глаза приспособились к темноте, я понял, куда вела грязная, посыпанная гравием тропинка. Я вспомнил, что она проходит мимо каменной мемориальной скамьи у поросшего травой склона, усеянного магнолиями. Вспомнил и отца, сидящего на той скамье, неспособного говорить или двигаться.
Мои ноги не желали ступить дальше и шага, потому что они поняли то же, что и я — Сад Вечного Покоя Мэйкона отделяла от могилы моей мамы всего одна магнолия.
Извилистые пути проходят прямо между нами.
Это была глупая строчка из ещё более глупого стихотворения, которое я написал Лене ко Дню Святого Валентина. Но здесь, на кладбище, так оно и вышло. Кто бы мог подумать, что наши родители, точнее тот, кого Лена могла бы назвать одним из них, будут соседями по могиле?
Амма взяла меня за руку, ведя к внушительному участку Мэйкона:
— Успокойся.
Мы прошли за высокую, по пояс, чёрную ограду, окружавшую место захоронения, такая ограда в Гатлине предназначалась для обозначения границ только лучших участков, словно белая ограда из штакетника только для покойных. Хотя иногда это и правда была белая ограда из штакетника. Эта же ограда была из кованого железа, изогнутая калитка с трудом открывалась в нестриженой траве. Казалось, участок Мэйкона нёс свою особую атмосферу, как и сам Мэйкон.
За оградой стояла семья Лены: бабушка, тётя Дель, дядя Барклай, Рис, Райан и мать Мэйкона, Аурелия; они стояли под чёрным навесом по одну сторону от резного чёрного гроба. По другую сторону группа мужчин и одна женщина в длинных чёрных плащах держались на расстоянии как от гроба, так и от навеса, стоя под дождём плечом к плечу. Все они были абсолютно сухими. Это напоминало венчание в церкви, когда, разделённые проходом между рядами, родственники невесты располагались напротив родственников жениха, словно два враждующих клана. И ещё там был старик, стоящий у гроба рядом с Леной. Мы с Аммой встали по другую сторону, как раз под навесом.
Амма крепче сжала мою руку, вытащила из-под блузки золотой амулет, который всегда носила, и потёрла его пальцами. Амма была более чем суеверной. Она была Провидицей, из поколений женщин, которые читали по картам таро и общались с духами, и у Аммы был амулет или кукла на любой случай. Этот был для защиты. Я не сводил глаз с инкубов, стоящих напротив нас, дождь стекал с их плеч, не оставляя и следа. Я надеялся, они были из тех, которые питаются лишь снами.
Я попытался отвести взгляд, но это было нелегко. В инкубах было нечто такое, что затягивало тебя, словно паучья паутина, как в любом хорошем хищнике. В темноте ты не мог видеть их чёрных глаз, и они выглядели практически как толпа обычных людей. Некоторые из них были одеты так же, как всегда одевался Мэйкон, в тёмные костюмы и дорого выглядящие пальто. Один или двое больше походили на рабочих-строителей, отправившихся после работы выпить пива: в джинсах и рабочих ботинках, руки засунуты в карманы курток. Женщина, вероятно, была суккубом. Я читал о них, в основном в комиксах, и думал, что они, подобно оборотням, были всего лишь бабушкиными сказками. Но я понял, что ошибался, потому что она стояла под дождём сухая, как и остальные.
Инкубы являли собой резкий контраст с родными Лены, закутанными в переливающуюся чёрную материю, которая улавливала тот слабый свет, который здесь был, и отражала его, словно они сами были его источником. Такими я их прежде никогда не видел. Это было странное зрелище, особенно учитывая строгий дресс-код для женщин на похоронах на Юге.
В центре всего этого находилась Лена. И выглядела она совсем не по-волшебному. Она стояла у гроба, спокойно положив на него пальцы, будто бы Мэйкон каким-то образом держал её за руку. Лена была одета в тот же переливающийся материал, что и остальная её семья, но на ней ткань висела словно тень. Её тёмные волосы были скручены в тугой узел, а не в фирменные локоны. Лена выглядела разбитой и явно не в своей тарелке, словно стояла не с той стороны прохода.
Словно принадлежала к другой семье Мэйкона, стоящей под дождём.
Лена?
Она приподняла голову, и её глаза встретились с моими. Со дня рождения Лены, когда один её глаз приобрёл золотой оттенок, а другой остался тёмно-зелёным, цвета слились, создав оттенок, непохожий ни на что, когда-либо мною виденное. Временами практически ореховый, временами неестественно золотой. Сейчас глаза выглядели скорее ореховыми, затуманенными и измученными. Я не мог этого вынести. Мне хотелось взять и увести Лену отсюда.
Я могу взять Вольво, и мы сможем уехать на побережье, до самой Саванны. Можем укрыться у моей тёти Кэролайн.
Я сделал шаг в сторону Лены. Её семья теснилась вокруг гроба, и я не мог приблизиться к Лене, не пройдя мимо инкубов, но мне было всё равно.
Итан, стой! Это небезопасно…
Высокий инкуб со шрамом, проходящим через всё лицо, похожим на отметину от нападения дикого животного, повернул голову и посмотрел на меня. Казалось, воздух в пространстве между нами заструился, как если бы я бросил камень в озеро. Он поразил меня, выбив из лёгких воздух, будто меня ударили, но я не мог сопротивляться, потому что меня парализовало — конечности онемели и стали бесполезными.