— Самые лучшие идеи в последнее время приходят ко мне во время приступов головной боли.
— Я знаю, — ответил я. — Мне мама звонила. Она говорит, что ты совсем не спишь.
— Не спит, — подтвердил Уит тоном личного тренера. — Ест только мысленные стимуляторы, а спит урывками, минут по двадцать.
— Ну и что ты хотел со мной обсудить? — спросил я отца.
Он прокашлялся, взял маленький кусочек кварца и, глядя на него, начал:
— В физике есть такой эксперимент: теорема Белла, очень известная. В сущности, он говорит о том, что наши сознания не отделены друг от друга, что они — часть бесконечного поля. Не знаю, почему это раньше не приходило мне в голову. Итак, смотри. Пусть у нас есть титановая коробка. Внутри — вакуум. С одной стороны коробки можно вводить внутрь датчик. Сначала ты взвешиваешь пустую коробку, с вакуумом.
— И важно, что это особенная коробка, — вмешался Уит. — Такая, что можно определить самые микрические изменения ее массы. — И он показал на речку, словно по ней плыла эта титановая коробка.
— Итак, ты по весу определяешь, что в коробке ничего нет, вакуум. Понимаешь?
— Ну да, — отозвался я.
Отец посмотрел на кусочек кварца, который держал в руке:
— Дальше экспериментатор помещает в вакуум датчик, фиксирующий электроны, и снова измеряет вес. Все, что может отметить датчик, — это присутствие электрона. И когда датчик оказывается там, масса внутри коробки меняется.
— Разумеется, меняется, — сказал я. — Датчик-то что-то весит?
— В том-то и дело, что нет! Ты вычитаешь вес датчика, и тем не менее масса оказывается больше, чем у пустой коробки. Что же там оказывается? — спросил он.
Отец уставился на речку. Она была полноводной и бурой после недавно прошедших дождей.
— Сдаюсь.
— Электрон, конечно! — воскликнул отец.
— Ну и что? — подбодрил я его.
— А если ты поместишь туда датчик, который фиксирует протоны, то вакуум создаст протон.
— Слушай, ну какое отношение все это имеет к моей памяти и синестезии?
— А вот послушай. — Отец даже слегка задыхался от волнения. — Единое Поле создает частицу внутри титановой коробки в зависимости от намерений экспериментатора. Они выявляются в зависимости от того, какой датчик он туда вводит. Датчик — это как бы вопрос, который задает экспериментатор. Или как твоя память. Информация проявляется в тот момент, когда ты пытаешься ее вспомнить. Ты извлекаешь ее из ниоткуда. — Он развел руки, и кусочек кварца упал на землю.
Отец, видимо, думал, что я буду ахать, но у меня едва хватало терпения слушать его задыхающийся голос.
— Ты ехал сюда всю ночь, чтобы рассказать мне только это? Я запоминаю вещи, потому что слова и звуки представляются мне чем-то вроде фейерверков. Я не извлекаю их ниоткуда: они взрываются в воздухе.
— Это описание не входит в противоречие с моей теорией, — ответил отец.
Уит выглядел сконфуженным. Сущность парадокса, о котором говорил отец, он понимал, но не мог взять в толк, какое это имеет отношение к моей способности воспроизвести наизусть телефонную книгу большого города.
— Мы приехали, потому что захотели прокатиться, — заметил Уит.
— Хочу подкинуть эту идею Гиллману, — объявил отец. — Что, если синестезия — это что-то вроде датчика в вакууме? Думаю, он заинтересуется.
— Папа, лучше не надо, — сказал я, поднимаясь. — Он только посмеется.
Я живо представил себе картинку, как отец втолковывает доктору свою «идею»: дело происходит в столовой и в руке у отца большая бутылка бренди. За краеугольными камнями науки — гипотезой, рассуждением и доказательством — часто скрывается банальность или мошенничество. Они обсудят мой случай, исходя только из фактов, и Гиллман будет слушать и кивать, подтверждая правильность слов отца. Они заключат что-то вроде договора о научном сотрудничестве, и доктор будет иногда вносить в отцовские рассуждения свои поправки. Я повернулся и пошел к дому. Кто-то шел за мной по полю, и, судя по походке, это был Уит.
— Слушай, ты обидел отца, — сказал он, догнав меня. — Он себе места не находит, так ему хочется решить эту загадку с твоей памятью.
— Он всю жизнь думает о том, чего не существует! Или о том, что существует таким образом, что этого никто не видит!
— Ну да, — ответил Уит. — Так это-то и здорово.
Я обернулся. Отец по-прежнему сидел у речки, перебирая прибрежную гальку. Я пошел дальше.
— А знаешь, что в нем самое удивительное? — спросил Уит.
Я вопросительно посмотрел на него.
— Вот десять лет мы дружим, и ни разу я не слышал, чтобы твой отец сплетничал о ком-то. Ему все равно, как другие живут.