Анастасия Дробина
Прекрасное видение
Военный совет собрался в пятницу, в девять часов вечера, на нашей кухне. Присутствовали: я, бабуля, Катька, Яшка Бес и мой экс-супруг Петька Осадчий, красавец и милиционер. Несмотря на количество людей, тишина в кухне стояла мертвая. Все взгляды были обращены к Катьке, которая накручивала телефонный диск. Набрав номер, она прижала трубку к уху. Мы вытянули шеи. Молчание длилось минуту. Другую. Третью.
– Ну что? – спросил Осадчий. Ответ был рифмованным, но крайне неприличным. В трудные минуты жизни красавица, умница и старший налоговый инспектор Катька употребляла совсем не инспекторскую лексику.
Яшка нахмурился. Спрыгнул с подоконника, прошелся по кухне, попил из чайника, поперхнулся, сплюнул в раковину и завопил:
– Да где она может быть?! Вспоминайте… мать вашу так!
– Мелкобесов, фу! – немедленно отреагировала бабуля.
– Извините, Софья Павловна… Подруги вы или кто?
– Замолчи, чучело, – неуверенно сказала Катька. Факт неуважения к старшему брату был налицо, но Яшка даже не огрызнулся. В кухне снова воцарилась тишина. Дело и впрямь выглядело нешуточным. Заканчивался четвертый день, как исчезла наша с Катькой подруга и сослуживица Ванда Андреева.
Неладным запахло еще в понедельник, когда Ванда не явилась вовремя на работу. В данное время это было просто смерти подобно: вторую неделю на входе дежурила кадриха с толстой книгой для записи опоздавших. Мы с Катькой были изрядно ошарашены, влетев в отдел и увидев пустой стол подруги. Дело было не только в кадрихе: Ванда не опаздывала на службу никогда, точность была одним из ее пунктиков. Кроме того, в понедельник она обычно возвращалась первой электричкой из деревни, где жила ее прабабка. Электричка подходила к Киевскому вокзалу ровно в восемь, так что добраться к девяти на службу не представляло труда. Полчаса прошло в томительном ожидании, потом Катька подсела к телефону, и мы убедились, что Ванды нет и дома.
Она вошла в здание инспекции через двадцать минут – спокойно и без приличествующего случаю безумного выражения лица. Кадриха онемела от подобной наглости, фамилия Ванды внеслась в книгу опозданий с особенным удовольствием, было обещано лишение квартальной премии, после чего завкадрами, победоносно раскачивая трикотажным дирижаблем, удалилась. Мы кинулись к Ванде.
Очевидно было, что ночь она не спала. Под глазами темнели круги, цвет лица был изжелта-бледным. Инспектор Андреева даже не была накрашена, а на голове вместо идеального валика красовалось растрепанное гнездо, местами прихваченное шпильками.
– Что случилось? Проспала? Электричка не пришла? С прабабкой что-нибудь?!
Но на наши вопросы Ванда лишь молча покачала головой, отвернулась и включила компьютер.
Через несколько минут нам уже стало не до Ванды. Из главка примчалась Шизофина и со стальным блеском в глазах объявила, что сведения по налоговым льготам должны быть собраны и предоставлены как можно скорее.
– А срок какой, Жозефина Петровна? – робко уточнила Катька.
– Срок – вчера! – отрубила шефиня. – Бросайте все – и марш в архив!
Свет не видел противней работы, чем отчет по налоговым льготам. В отделе сие занятие именовалось «сбором прошлогоднего снега». На практике это означало просидеть полдня в душном архиве среди пыльных папок, перелистывая дела и делая из них выписки. Потом эти сведения вносились в специальные справки, подвергались суммированию, разбивались на колонки «До налогообложения», «После налогообложения», «Возможная сумма налога» и так далее. В итоге в главк отправлялись стройные ряды цифр, обозначающих налоги, которые государство могло, но так и не сумело выбить из стойких коммерсантов. С какой целью производилась эта разделка туш неубитых медведей, не знала, кажется, даже шефиня. Тем не менее всякий раз, когда из главка приходил запрос, Шизофина отменяла все текущие дела, включая срочную проверку квартальных отчетов, и бросала отдел на архив.
– Нашли себе Золушку… – пыхтела Катька, сидя на табуретке перед архивным шкафом и яростно листая пухлую папку. – Составь сведенья, подмети пол, посади сорок розовых кустов, познай самое себя – и можешь, блин, своей текучкой заниматься… А потом начнется: «Почему квартальные валяются? Почему пени не начислены? Всех премии лишу!» Да засунь ты себе эту премию в одно место! У меня Бесы вечером на бильярде больше накатают. Я, между прочим, целый государственный налоговый инспектор, а на работу в зашитых колготках бегаю! Хоть бы взятки, сволочи, давали, так никто не чешется…
Я не вступала в обсуждение спорного вопроса о взятках. Меня больше волновало отсутствие в архиве Ванды. Ее шкаф находился рядом с моим, но был заперт. Мельком я подумала о том, что надо бы сходить за подругой. Шизофина не выносила, когда ее распоряжения не выполнялись, а в отношении Ванды это приобретало угрожающий характер.
Я, в общем-то, догадывалась, чем подруга раздражает начальницу отдела. Шизофина, немолодая уже тетка, имела за плечами двадцать лет работы в финансовых учреждениях с их бабьими коллективами, мелкими дрязгами, заспинными сплетнями и периодическим вылизыванием задних мест руководству, без чего не мыслилась никакая карьера. К этому прикладывалась несложившаяся личная жизнь, больная мать, малолетняя дочь-шалава и расширенные сосуды. Злой Шизофина не была, но характер имела склочный и могла при случае завернуть непристойное словцо. Ванда же мата не переносила в принципе. Какое-то время наши с Катькой увещевания по поводу того, что с начальством не спорят, оказывали действие, но однажды, на совещании, во время Вандиного отчета по результатам проверки Шизофина разошлась особенно, и подруга не выдержала:
– Жозефина Петровна, здесь не кабак, выбирайте выражения.
Шизофина онемела. В стенах налоговой инспекции субординация соблюдалась строжайшим образом. Подобные высказывания в адрес руководства не позволяли себе даже старшие работники. А двадцатилетняя нахалка, осмелившаяся читать начальству мораль, как ни в чем не бывало перевернула страницу и в гробовой тишине продолжила чтение акта. Происшествие обсуждалось в кулуарах инспекции добрые две недели, Ванде пророчили увольнение, однако дело как-то обошлось. Поговаривали, что сторону Ванды взял «сам», к которому шефиня носилась жаловаться. Но Шизофина уже вышла на тропу войны, которая затянулась на три года. Ее раздражало все: толстые книги Ванды в ящиках стола (сама Шизофина довольствовалась журналами «Лиза» и «Отдохни»), ее аккуратные костюмы (Шизофина «рассекала» по инспекции в турецкой юбке и трикотажной кофте с блестками), изящные рисунки на ненужных бланках, не менее изящные отказы оформлять инспекторскую стенгазету («Это не входит в мои профессиональные обязанности»), ее неизменная сдержанность и возмутительная независимость. От всего этого Шизофина булькала, как самовар, но не имела возможности даже лишить умничающую девчонку премии: работала Ванда блестяще. Так что малейший промах со стороны подруги мог иметь необратимые последствия.
Гром грянул перед обедом. Мы поднялись из архива усталые, запыленные, нагруженные папками, и первое, что увидели, – сидящую за столом Ванду. Было ясно, что она не вставала из-за него с утра. На ее лице по-прежнему не было косметики, неубранные волосы падали на лоб. На столе лежал открытый квартальный отчет, в который Ванда смотрела невидящими глазами. Мы переглянулись. Теперь уже не было сомнений – что-то стряслось. Катька вывалила груду папок на свой стол, вздохнула, собираясь с духом перед тем, как подступить к Ванде с расспросами, но в этот миг с грохотом разверзлась дверь. В отдел ворвалась Шизофина.
– Ну че, девки, готовы, что ль, сведенья? Живо все мне на стол, в три уже повезу! Андреева, ты по заводу «Кристалл» сделала справ… Андреева!!! Это че за посиделки?! Че, как барыня, расселась? Работа здесь надоела? Я те мигом устрою увольнение по собственному! Отдыхать вздумала, графиня! Думаешь, хачика с деньгами завела, так тебя тут терпеть будут? Можешь к нему убираться, он те и будет зарплату платить, а здесь…
Ванда резко встала из-за стола. Хлоп! Шизофина захлебнулась на полуслове, а мы даже не сразу поняли, что произошло. В наступившей тишине отчетливо было слышно гудение компьютеров. Ванда вытерла о юбку ладонь, которой влепила пощечину начальнику отдела, взяла со стола сумочку и вышла за дверь. С минуту отдел проверок напоминал Музей мадам Тюссо. Затем Шизофина взревела дурным голосом и ринулась прочь. Мы помчались следом.