Все, что мы имели, уже лежало на столе. Пакетик из-под героина, бумажка с обрывками слов и пустой конверт для денег. Поколебавшись, я добавила к этому недовязанную детскую варежку. Петька с подоконника недовольно разглядывал коллекцию.
– Значит, забрала все деньги и куда-то смылась. Без вещей. И где концы искать?
– У Барсадзе, – сразу предположила Катька. – Записку-то ему писала! Не дописала, решила лично на словах сказать!
– Или у Тони, – добавила я.
– Круто! – ухмыльнулся Осадчий. – Не много ли у нашей девочки мальчиков?
– Заткнись, – буркнул Яшка. Встал, прошелся по комнате, покосился на скомканный листочек бумаги на столе и повернулся к нам: – Ищите эту испанку, Суарес. Она наверняка знает.
Вечером мы с Катькой тряслись в троллейбусе, ползущем по Таганке. Настроение было премерзкое. Телефона Стеллы Суарес мы так и не нашли и решили отправиться в Дом культуры, где проходили репетиции ансамбля «Эстрелла». Катька, вися на скользком поручне, сокрушалась по поводу пропавшего для стирки дня и планировала завтрашнее меню, между делом привычно поругивая балбесов-братцев. Я молчала. Из головы не выходил пакетик с белым порошком. Одно дело – отстаивать подругу перед бывшим мужем и клясться в том, что она в жизни не прикасалась к героину. Но совсем другое – прикидывать, как все было на самом деле. То, что Ванда не говорила об этом нам, ничего не значило. А про то, сколько артистов, лишившись возможности выходить на сцену, хватается за водку или наркотики, – известно всем. Может быть, и Ванда таким же способом избавлялась от депрессии?..
– Точно знаю – у Барсадзе она, – вдруг пробубнила Катька. – Наверняка любовь-морковь, петрушатся у него в Солнцеве, а мы тут с ума сходим. Сейчас еще и Стеллу Эрнандовну до смерти напугаем.
– У Барсадзе телефон есть, – возразила я. – Вандка бы звякнула. Не маленькая, должна понимать, что мы тут с ума сходим.
– Может, он ей и звякнуть не дает! Забыла, кто он? Говорила я ей – не вяжись с бандитом, застрелит когда-нибудь и не больно расстроится! Небось придушил и в Москву-реку сбросил, холера черномордая…
В Доме культуры дрожал весь второй этаж – репетиция фламенко была в разгаре. Пройдя по пустой темной галерее, мы подошли к дверям зала, из-за которых гремела гитарная музыка, и просунули носы в щель.
Огромный зал изначально предназначался для балетных занятий. Одна стена была сплошь зеркальной, и из-за этого мне показалось, что внутри находится не меньше пятидесяти танцовщиц. При беглом пересчете их оказалось двенадцать – молодых, тоненьких, в развевающихся юбках, от расцветок которых у меня зарябило в глазах. Все двенадцать яростно дробили каблуками пол, били в ладоши и запрокидывали головы под гортанное «Оле!». Стелла Суарес с сигаретой в зубах ходила вдоль стены и резкими хлопками отбивала ритм. У окна стоял высокий парень, со спины показавшийся мне похожим на Тони. Но он обернулся на скрип двери, и я увидела незнакомое лицо.
Стелла развернулась к нам всем корпусом.
– В чем дело? – Голос ее был таким же резким, как движения, с заметным акцентом. – Идет репетиция!
– Стелла Эрнандовна, мы к вам… – проблеяла Катька. – Нам поговорить…
– Прием в студию окончен. Освободите зал!
– Извините, мы по делу, – вмешалась я, придав голосу тот металл, который обычно использовался при беседах со злостными неплательщиками. – Это касается Ванды Андреевой, она у вас работала. Мы ее подруги.
– Подруги? – густые брови Суарес насмешливо приподнялись. – А… Налоговая полиция?
– Инспекция, – кротко поправила Катька. – Понимаете, Ванда пропала… Уже неделя как нигде нету… Вы не знаете, где она?
Смуглое лицо Стеллы застыло. Она молча побарабанила пальцами по дверному косяку. Мельком я увидела удивленные рожицы танцовщиц, повернувшихся к нам.
– Хорошо. Через двадцать минут мы закончим. Подождите.
Нетерпеливым жестом Суарес указала на узенькую банкетку у стены и, сразу забыв о нас, зашагала к стайке танцовщиц.
– Никуда не годится! Что с вами сегодня? Замерзли, что ли? Все сначала! За мной пошли все вместе! Роман – работаешь со мной!
Не дожидаясь музыки, она вскинула руки над головой и пошла вперед, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Ей было не меньше сорока, но с первых же шагов ее танца я поняла – этим юным кукушкам можно отдыхать. Прямая спина, длинная шея, тонкие черные брови над опущенными глазами, четкие, отточенные движения делали Стеллу Суарес красавицей. Резкий взмах рук, поворот, изгиб стройного тела – и бешеная дробь каблуков.
– Оле! Пальмас! – Все двенадцать пошли за ней, как стадо молодых кобылиц. Половина огромного зала утонула в метели из красных, желтых, зеленых юбок. Высокий парень, стоявший у стены, вдруг шагнул к Стелле и, взмахнув руками, так припечатал каблуком паркет, что звук отразился от потолка. Та раскружилась волчком, пронеслась мимо, чудом не задев его лица, и дальше они танцевали вместе.
Я следила за Суарес с восхищением и легкой завистью. Было очевидно, что танец доставляет ей огромное наслаждение – несмотря на то, что она наверняка проделывала это изо дня в день почти всю жизнь. Ее лицо горело, черные глаза светились таким дикарским огнем, что делалось жутко. И как она смотрела на этого парня, который годился ей в сыновья! Как он следил за ее взглядом, предупреждал каждое движение, каждый едва заметный поворот головы! Кармен, бешеная, сумасшедшая. Которой не сорок, а семнадцать лет.
Танец окончился так же внезапно, как и начался. Стелла остановилась, и сразу замерли остальные.
– Молодец, уже лучше, – было небрежно брошено заулыбавшемуся парню. – Наташа!
Тоненькая хрупкая девочка торопливо подошла к ней.
– Следила? Смотрела? Давайте дальше сами. И не бойся каблуков. Больше силы, удар – сильнее! Работай фанданго! Пошли!
Вскоре репетиция закончилась. Девушки, смеясь и толкаясь, побежали переодеваться – мне в нос ударил крепкий запах духов и пота. Парень задержался: Стелла что-то яростно втолковывала ему, размахивая зажженной сигаретой перед самым его носом и стуча кулаком по стене. Он покорно слушал, кивал и наконец царственным жестом был отпущен с миром. Зал опустел. Гремя ведром, вошла уборщица.
– Баба Люба, я задержусь, – сурово сказала Стелла. – Не закрывайте пока.
– Как скажете, Стеллочка. – Казалось, бабка вот-вот отдаст честь, вытянувшись со шваброй во фрунт.
– Идемте.
Когда из тесной, плохо освещенной артистической выбежала последняя танцовщица, нам было указано на хлипкие стулья.
– Кофе? – предложила Суарес не терпящим возражений тоном. На столе появилась банка «Эспрессо», сахар, кипятильник, вазочка с печеньем. Стелла снова закурила и, выпустив в открытую форточку мощную струю дыма, повернулась к нам: – Так я вас слушаю.
Мы переглянулись. По лицу Катьки было отчетливо видно, что держать речь она не в состоянии.
– Ванда пропала, – осторожно сказала я. – Мы ищем ее. Вы что-нибудь знаете, Стелла Эрнандовна?
– Как пропала? – В ее голосе послышалась досада. – Куда? Вы звонили Моралесу?
– Она у него? – обрадовалась я.
– Не знаю. Я давно его не видела.
– Как? – растерялась я. – Ведь совсем недавно был концерт, в «России», кажется. Ванда танцевала в массовке, а Тони…
Суарес вдруг бросила сигарету. Резко опустилась на стул. Черные блестящие глаза уткнулись в меня почти со злостью.
– Вы в самом деле подруги? Ванда не выходит на сцену седьмой год!
Это было похуже удара пыльным мешком. С минуту я не могла выжать из себя ни слова, сидя, как дура, с открытым ртом. Катька рядом со мной пискнула: «Господи…» – и одним духом втянула в себя кофе. Тот оказался горячим, Катька выругалась, утробно икнула, и от этого звука я пришла в себя:
– Катька, с ума сошла, осторожней… Стелла Эрнандовна, но… как это? Ванда сама говорила нам… Ведь был же концерт в «России»?
– Был, – подтвердила Стелла. – У нас, у «Эстреллы». А Ванду я видела в зале. С ней был какой-то грузин, два метра ростом. За кулисы они не пришли.
– И она… за шесть лет ни разу не выступала? – глупо повторила я. – Даже в массовке?
– Нет, – жестко сказала Суарес. Сильно, по-мужски затянулась, отошла к окну, за которым сыпал снег. Мы с Катькой тупо глядели друг на дружку. Сказать нам было нечего. Со стены на нас, словно издеваясь, смотрела старая афиша ансамбля «Эстрелла»: шестнадцатилетняя Ванда в алом костюме с блестками на руках Моралеса. Странно было видеть ее улыбающейся.