— Привет, тыковка! Как тебе последний день в школе?
— Отстойно.
— Опять?
— У меня неприятности. — В ее голосе сквозило разочарование в самой себе, и я представил, как по ее пухлым щечкам текут горячие слезы. Она должна была пойти в среднюю школу в следующем году, и я знал, что в любой момент она может вырасти сантиметров на десять. Она уже переросла Холлиса, но он наверняка обгонит ее в старшей школе. Мне не нравилось, что она так быстро росла, но, по крайней мере, она вернется в Эстес к своим друзьям.
Она фыркнула.
— Холлис подрался сегодня.
— Хэдли, не переживай. Скоро все наладится. Я обещаю, ладно? Очень, очень скоро. Папочка в этом удостоверится.
— Как?
— Скоро узнаешь. Передай трубку маме.
— Алло? — Сказала Фэйлин. Я был уверен, что разговаривать со школой об обоих детях ей было непросто.
— Я буду меньше, чем через час, — сказал я.
— Правда? — Ответила она, звуча уже более уверенно.
Я улыбнулся.
— Да, правда. Я же сказал тебе, что приеду, верно?
— Да, но... В новостях показывали пожар. Я полагала, ты будешь там.
Я подумал сказать ей, что больше не будет никаких пожаров, но решил, что это было не самым подходящим временем.
— Я был там. Я уехал.
— До того, как вы сделали?
— Вроде того. — Я практически слышал, как Фэйлин улыбнулась, и по всему моему телу разлилось тепло. Я получил очки за то, что поставил ее на первое место, хотя раньше думал, что получаю их за упорную работу и обеспечение хорошей жизни. Мне определенно надо было доказать ей, что она важнее.
— Я... Спасибо, Тэйлор. Это действительно... много значит для меня.
Я нахмурился, задаваясь вопросом, почему она так старалась меня не любить. Вещи, которые она сказала мне, пока я был арестован, ранили меня так глубоко, что я не был уверен, что смогу прийти в себя, как будто ее уход не был для меня достаточным мучением. Она могла бы привязать меня к кровати и поджечь дом, и я все равно продолжал бы ее любить. Я не понимал, какой смысл ей притворяться, но, возможно, она это и не делала. Может, она больше меня не любила .
Я прочистил горло, прежде чем заговорить:
— Ты все еще собираешься?
— Складываю то, что не заметят дети. Не хотела раскрывать им сюрприз до твоего приезда.
— Хорошо. Я скоро буду, дет... Фэйлин,— ответил я, поправляясь.
— Увидимся,— сказала она. Никаких эмоций в голосе, ни презрения, ни нежности. Ничего.
Я не был уверен, что буду делать, если у нас ничего не получится. Она была для меня единственной. Фэйлин была всей моей жизнью с тех пор, как мы были еще практически детьми. Она была единственной жизнью, которую я желал. Когда она ушла, я был раздавлен, но все еще надеялся. Эта надежда меня мотивировала.
Индикаторы на приборной панели засветились в ту же секунду, когда последний кусочек дневного света скрылся за горами. На указателе справа я прочел «Добро пожаловать в Колорадо Спрингс» и нервно поерзал в кресле. Я все еще цеплялся за надежду, что эти выходные станут для нас новым поворотом, а не точкой невозврата.
ГЛАВА 4
Трентон
Я ждал за дверью, слыша, как Камилла пытается не расплакаться. Каждый месяц был нескончаемым круговоротом надежды и разочарования, и после почти восьми лет нашего брака, она была в отчаянии.
Свет был приглушен. Ей нравилась темнота, когда на душе было неспокойно, так что когда прошло уже три минуты, а она все еще ничего не сказала, я задернул все шторы в доме. Теперь я ничего не мог сделать, кроме как ждать, слушать и обнимать ее.
Мы жили в маленькой двухкомнатной квартире всего в шести кварталах от папы и Оливии. Спальня, как и весь наш дом, была наполнена светом и украшена различными интересными произведениями искусства и моими рисунками. Мы перекрасили стены и положили новый ковер, но дом все равно был старше, чем мы. На момент покупки эта квартира нуждалась в капитальном ремонте и больше напоминала пожирающую деньги яму. Мы обновили центральное отопление, вентиляцию и большую часть водопроводно-канализационной системы. В какой-то момент нам даже пришлось отдирать новый, но промокший пол, чтобы добраться до труб и заменить их. За последние десять лет мы прошли долгий путь, но теперь жили будто бы в новом доме, несмотря на то, что мы четыре раза исчерпывали весь наш лимит отложенных денег. Наконец-то у нас было хорошее жилье, и мы были готовы к следующему шагу, хотя оба понятия не имели, что надо будет делать. Однако исправить бесплодие мы не могли, и это заставляло Камиллу чувствовать себя сломленной.
— Детка, — сказал я, постучав по двери костяшками пальцев. — Позволь мне зайти.
— Просто... Просто дай мне минутку, — сказала она, высмаркиваясь.
Я прислонился лбом к двери.
— Ты не можешь продолжать так себя мучить. Может, нам следует...
— Я не сдамся! — Отрезала она.
— Нет. Может, нам попробовать другой способ.
— Мы не можем себе позволить другой способ, — ответила она. Ее голос был спокойнее, чем прежде. Она не хотела заставлять меня чувствовать себя еще хуже.
— Я что-нибудь придумаю.
После нескольких секунд тишины, дверь щелкнула, и Камилла ее открыла. Вокруг ее покрасневших глаз размазалась тушь, и все лицо было покрыто красными пятнами. И все равно она никогда не была более прекрасной, и все, что мне хотелось сделать, это обнять ее, но она бы мне не позволила. Она делала вид, что ее сердце не разбито, чтобы не ранить меня, и не важно, как часто я говорил ей, что плакать — это нормально.
Я коснулся ее щеки, но она отстранилась, и ее натянутая улыбка исчезла, пока она целовала мою ладонь.
— Я знаю, что ты это сделаешь. Мне просто нужно было немного погоревать.
— Куколка, ты можешь горевать и здесь.
Она покачала головой.
— Нет, не могу. Мне нужно было побыть в одиночестве.
— Потому что в этом случае ты бы беспокоилась обо мне,— проворчал я.
Она пожала плечами, и ее притворная улыбка превратилась в настоящую.
— Я пытаюсь измениться, но я не могу.
Я положил ее руку себе на грудь, крепко сжимая.
— Я и не хотел бы, чтобы ты менялась. Я люблю свою жену такой, какая она есть.
— Камилла? — Сказала Оливия, прислонившись к косяку двери. Ее достающие до пояса светлые волнистые волосы каскадом обрамляли лицо, будто бы делая выражение лица еще более печальным. Ее круглые зеленые глаза разочарованно блестели — каждую нашу неудачу она глубоко переживала, ведь она тоже была частью семьи. По случайности или по крови, знала она это или нет.
Пока я смотрел, как она своим овальным личиком опирается на деревянную накладку, я вспомнил правду: Оливию, мою соседку и маленькую подружку с тех самых пор, как она научилась ходить, удочерили, а ее биологическая мать каким-то непостижимым образом влюбилась в моего старшего брата Тэйлора в полутора тысячах километров отсюда в Колорадо Спрингс. По случайности я принимал участие в воспитании своей племянницы, и делал это даже больше, чем мой брат или невестка.
Камилла посмотрела на Оливию и выдохнула смешок, отстраняясь от меня и слюнявя пальцы, чтобы вытереть размазанную под глазами тушь. Ее волосы, покрашенные в тот же оттенок, что был у Оливии, были длиннее, чем в подростковом возрасте, а прямо над ухом была выбритая полоска с коротко отросшими волосами. На ее пальцах была недавно обновленная мной татушка — первая татуировка, которую я ей сделал, и вообще первая ее татуировка. Это была надпись Куколка [1] , прозвище, которое я дал ей в начале наших отношений, и с тех пор называл ее так. Камилла пыталась отличаться от других, но, на самом деле, у нее была классическая красота. Поэтому это имя подходило ей как тогда, так и сейчас.
[1] В оригинале переводится как Baby Doll — четыре буквы на каждой руке.
— Я в порядке, — сказала Камилла, глубоко вздохнув. — Мы в порядке.
Она подошла к двери, чтобы быстро обнять Оливию, после чего посильнее затянула темно-синюю косынку, завязанную на волосах. Она глубоко вздохнула, и было видно, как исчезает ее боль. Моя жена была сильной.