— Не больший, чем ты, насколько я слышал.
Ее волосы были стянуты назад и повязаны черным шелковым шарфом, на котором яркими пятнами выделялись разбросанные по нему цветки розовой вишни. Я так и видел ее, стоящую перед зеркалом, собирающуюся в школу, словно на собственные похороны, и как она повязывает этот шарф, чтобы приободрить себя. На футболке до самых джинсов висело длинное черное подобие креста. Кардиган на поясе и черные кеды. Она нахмурилась и взглянула на школу. Все эти мамаши, вероятней всего, уже заседали в кабинете директора.
— Ты их слышишь?
Она покачала головой.
— Вообще-то я не умею слышать мысли людей, Итан.
— Мои ты слышишь.
— Не совсем.
— А этой ночью?
— Я говорила тебе, что не знаю, как это происходит. Мы просто, вроде как … связаны, — похоже, сегодня утром ей было трудно даже произнести это слово. Она не осмеливалась смотреть мне в глаза. — Раньше у меня ни с кем такого не было.
Я хотел сказать ей, что знаю, что она чувствует. Я хотел сказать, что когда мы с ней были вместе в наших мыслях, даже если сами при этом были за миллионы миль друг от друга, я был к ней ближе, чем к кому бы то ни было раньше.
Но не мог. Даже мысленно. Я думал о схеме игры в баскетбол, о меню в столовой, о коридоре в цвет супа из зеленого горошка. О чем угодно. Вместо этого, склонив в сторону голову, я сказал:
— Ага. Девчонки мне это частенько говорят.
Идиот. Чем больше я нервничал, тем ужаснее становились мои шутки.
Она неуверенно улыбнулась дрожащими губами.
— Не пытайся меня развеселить. Не выйдет.
Но у меня уже вышло.
Я оглянулся на главный вход: — Если хочешь, я могу сказать, о чем они говорят.
Она окинула меня полным скептицизма взглядом.
— Как?
— Это же Гатлин. Здесь не бывает секретов.
— И насколько все плохо? — она отвела взгляд. — Они думают, что я чокнутая?
— Не то слово.
— Опасна для школы?
— Не исключено. У нас тут не любят незнакомцев. А Мэйкон Равенвуд во сто крат чуднее любого незнакомца, без обид, — я улыбнулся ей.
Прозвенел первый звонок. Она обеспокоено дернула меня за рукав.
— Насчет ночи. Я видела сон. А ты не…
Я кивнул. Ей не надо было ничего говорить. Я и так знал, что она была со мной в том сне.
— Даже волосы намокли.
— У меня тоже, — она протянула мне руку. На запястье были синяки, в тех местах, где мои пальцы сжимали его до того, как ее поглотила тьма. Я надеялся, что этой части она не видела. Но, судя по выражению ее лица, можно было не сомневаться, что она видела абсолютно все.
— Прости меня, Лена.
— Ты не виноват.
— Если бы я знал, почему эти сны такие реалистичные.
— Я тебя предупреждала. Лучше тебе держаться от меня подальше.
— Будем считать, что я предупрежден, — неведомо почему, но я был уверен, что не смогу держаться подальше.
Меня даже не волновало, что, войдя в школу, я столкнусь с огромной кучей дерьма. Было так хорошо иметь кого-то, с кем я мог поговорить, не взвешивая каждое слово. И этим человеком была именно Лена; в Гринбрайере, мне казалось, что я мог бы болтать с ней, сидя в зарослях, дни напролет. Даже дольше. Столько времени, сколько она была бы рядом.
— А что насчет твоего дня рождения? Почему ты сказала, что после него тебя может не быть здесь?
Она тут же сменила тему.
— Что с медальоном? Ты видел то же, что и я? Пожар? Еще одно видение?
— Ага. Я чуть не свалился со скамьи посреди службы в церкви. Но я кое-что узнал от Сестер. Инициалы И.К.У. принадлежат Итану Картеру Уэйту. Он был моим двоюродным пра-пра-прапрадедушкой, а мои три сумасшедшие тетушки в один голос твердят, что меня назвали в его честь.
— Тогда почему ты не узнал инициалы на медальоне?
— Это самое удивительное. Я никогда раньше о нем не слышал. Он ловко избежал упоминания в генеалогическом древе нашей семьи.
— А что думаешь о Ж.К.Д.? Это ведь Женевьева?
— Похоже, они не знают, но это должна быть она. Именно ее мы видим в видениях, а Д должно означать Дюкейн. Я хотел спросить Амму, но, когда я показал ей медальон, у нее чуть глаза на лоб не вылезли. Как будто он был трижды заколдован, пропитан зельями Вуду насквозь и проклят вдобавок. А доступ в папин кабинет закрыт, там он хранит все мамины старые книги о Гатлине и о войне, — я нерешительно добавил. — Тебе стоило бы поговорить со своим дядей.
— Мой дядя ничего не знает. А где сейчас медальон?
— У меня в кармане, завернут в мешочек с каким-то порошком, Амма насыпала его до верха, когда увидела медальон. Она думает, что я отнес его обратно в Гринбрайер и закопал.