Он спустил ноги с кровати и сидел, уставившись на машину.
Знание хранится там, подумал он. Так было сказано в письме. Знание, записанное на мотках плёнки, знание, которое вбивается, внушается, пересаживается в мозг спящего человека.
И это было только начало, только первый урок. Только первые крупинки старого мёртвого знания, собранного так давно, знания, хранившегося в запасе, спрятанного от людей. И он обладал этим знанием. Оно принадлежало ему — чтобы взять и пользоваться. А для чего? Ведь знание было бы ненужным, если бы оно не имело цели.
И было ли оно истинно? Вот в чём вопрос. А как узнать истину? Как распознать неправду?
Конечно, узнать нельзя. Пока нельзя. Знание проверяется другим знанием. А он знал пока ещё очень мало. Больше, чем кто бы то ни было на Корабле, но всё же так мало. Потому что он знал, что где-то должно быть объяснение звёзд, и планет, кружившихся вокруг звёзд, и пространства, в котором находились звёзды, и Корабля, который нёсся среди этих звёзд.
Он положил шлем на место, вышел из комнаты, запер за собой дверь и зашагал чуть более уверенно, но всё же чувствуя гнетущую вину за собой. Потому что теперь он нарушил не только букву, но и дух закона — и нарушил во имя цели, которая, как он чувствовал, должна уничтожить закон.
Он спустился по длинным эскалаторам на нижний этаж. В зале он нашёл Джо, сидевшего перед доской с расставленными фигурами.
— Где ты был? — спросил Джо. — Я тебя ждал.
— Так, гулял, — сказал Джон.
— Ты уже три дня «так гуляешь», — сказал Джо и насмешливо посмотрел на него. — Помнишь, какие штуки мы в детстве выкидывали? Воровали и всё такое…
— Помню.
— У тебя всегда перед этим бывал такой чудной вид. И сейчас у тебя чудной вид.
— Я ничего не собираюсь выкидывать, — сказал Джон. — Я ничего не ворую.
— Мы всегда были друзьями, — сказал Джо. — У тебя есть что-то на душе.
Джон посмотрел на него и попытался увидеть мальчишку, с которым они когда-то играли. Но мальчишки не было. Был человек, который сидел под Картиной во время собраний, который читал про Конец — набожный, примерный.
Он покачал головой.
— Нет, Джон, ничего.
— Я тебе хотел помочь.
Но если бы он узнал, подумал Джон, он бы не захотел помочь. Он посмотрел бы на меня с ужасом, донёс бы на меня в церкви, первый закричал бы о ереси. Потому что это и была ересь. Это было отрицание Мифа, опровержение веры в то, что всё — к лучшему, это значило, что они больше не должны сидеть сложа руки и полагаться на Корабль.
— Давай сыграем, — решительно сказал он.
— Ты хочешь так, Джон? — спросил Джо.
— Да, я хочу так.
— Ну, твой ход.
Джон пошёл с ферзевой пешки. Джо уставился на него:
— Ты же всегда ходишь с королевской.
— Я передумал. Мне кажется, что так лучше.
— Как хочешь, — сказал Джо.
Они сыграли, и Джо без труда выиграл.
Джон Хофф уснул.
Наконец, после того, как Джон целые дни проводил на кровати со шлемом на голове, убаюканный колыбельной, — наконец, он узнал всё.
Он узнал о Земле, и как люди построили Корабль и послали его к звёздам.
Он узнал, как подбирали и готовили экипаж, чтобы сороковое поколение, которое должно было достигнуть звёзд, стало отважным, готовым встретить любые трудности.
Он узнал и об обучении, о книгах, которые должны были сохранить знание, и о знании психики человека, которое лежало в основе всего проекта.
Но что-то было, видно, неладно. И не с Кораблём, а с людьми.
Книги спустили в конвертор. Земля была забыта, и появился Миф, Знание было утеряно и заменено легендой. В течение сорока поколений план был потерян, цель — забыта, и Люди жили в твёрдой уверенности, что они — сами по себе, что Корабль был и Началом, и Концом, что Корабль и Люди на нём созданы каним-то божественным вмешательством, и что вся их жизнь направлялась хорошо разработанным божественным планом, по которому всё — к лучшему.
Они играли в шахматы, в карты, слушали музыку, никогда не задаваясь вопросом, кто изобрёл карты и шахматы, кто написал музыку. Они убивали так не просто часы, а целые жизни. У них не было истории, они не думали и не заглядывали в будущее — потому что всё, что бы ни произошло, к лучшему.
Из года в год они не знали ничего, кроме Корабля. Ещё при жизни первого поколения Земля стала туманным предметом, оставшимся далеко позади, и не только во времени и пространстве, но и в памяти. В них не было преданности Земле, которая напоминала бы им о ней. В них не было и преданности Кораблю, потому что Корабль в ней не нуждался.
Корабль кормил их, укрывал и оберегал от опасности.
Им было некуда идти, нечего делать, не о чём думать. И они привыкли к этому.
Дети, подумал Джон. Дети, которые прижимаются к матери. Дети, которые напевают старые детские песенки. И некоторые песенки правдивее, чем они думают.
Предсказано, что когда прозвучит Грохот и звёзды остановятся в своём движении, то придёт Конец.
И это правда. Звёзды двигались потому, что Коралбь вращался вокруг продольной оси. Но когда Корабль приближается к месту назначения, он должен прекратить своё вращение и перейти в нормальный полёт. И сейчас Корабль падает вниз, к звезде, в которую он нацелен. Падает на неё, если, — Джон Хофф покрылся холодным потом, — если он не промахнулся.
И если люди могли измениться, то Корабль не мог. Он не приспосабливался. Он всё помнил даже тогда, когда его пассажиры всё забыли. Верный записанным на плёнку указаниям, которыми он был заряжён больше тысячи лет назад, он держался своего курса, сохранил свою цель, и сейчас приближается к ней.
Автоматически, но не полностью.
Он не может выйти на орбиту вокруг нужной планеты без помощи человеческого мозга, без помощи человеческих рук. Целую тысячу лет он обходился без человека, но, в конце нонцов, человек нужен ему, чтобы достигнуть цели.