– Присядь, – предложил Карл, хмуря брови. – Вал говорила, что ты, похоже, была счастлива с Эндербаем.
– Так и было. Ах, я была счастлива – но только в самом начале. А потом он почти не бывал дома. Тогда я этого не знала, а у него, оказывается, была другая женщина. Думаю, что для Квентина, в его возрасте, это было необходимо, чтобы доказать свою состоятельность. Я-то любила его таким, каким он был, но он, видимо, был неудовлетворен собой, продолжая разыскивать молоденьких женщин; одна у него была точно, а может, их было больше. Я никогда не пыталась раскопать этого, но чувствовала я себя… не в своей тарелке. Я и о той-то узнала перед самой его смертью. А потом, он оставил ей большую часть своих денег, да еще проповеднику, с которым встретился во время болезни. Мне кажется, его волновали мысли о душе или что-то в этом роде.
– И он ничего тебе не оставил?
Сибилла покачала головой.
– Мне казалось, ты получила телесеть.
– А, ну конечно. Но с какими долгами! Да даже если бы не долги, это же что-то холодное и бездушное, какие-то железки, ничего личного, ничего от любви.
В голове Карла пронеслась было мысль, что что-то тут не так: почему это деньги должны показаться чем-то более теплым и личностным, чем дело, над которым они вместе работали? И все же она задела какие-то его сокровенные струнки, сказав, что чувствовала себя не в своей тарелке. Он часто чувствовал то же самое с Вал. У нее все получалось превосходно: она отлично ездила верхом, участвовала в скачках с препятствиями, устраивала вечеринки, была неподражаема в телепередачах, удачно вкладывала деньги, была восхитительной женой – ею бы каждый гордился, гордился и он. Хорошо было и то, что она никогда не хотела ни к чему относиться серьезно. Если бы она была серьезна, она, вероятно, думал Карл, давно втоптала бы его в грязь.
– Ты зря придавала этому значение, – произнес он вслух. – Наверное, твой муж просто не хотел посвящать тебя в свои проблемы, особенно когда уже был так болен. Вот уж, должно быть, поганое было для тебя время!
Сибилла промолчала. Как бы в забывчивости, откинувшись на спинку стула, она барабанила пальцами по столешнице.
– А почему ты думаешь, что я не обидел бы тебя? – спросил Карл.
Она подняла глаза.
– Я думаю, что ты вообще не можешь кого-нибудь обидеть, даже если бы захотел. И когда мы с тобой в первый раз разговаривали на Новый год, у меня было какое-то особенное чувство. Как будто мы когда-то давно знали друг друга и чему-то вместе смеялись, и даже, может быть, любили друг друга. Не со страстью, а… с нежностью. С доверием. С настоящей близостью. Ты знаешь об этом больше, чем я. У меня было такое чувство, что к тебе бы я могла прийти за советом и помощью, если бы со мной что-нибудь случилось, что вместе мы могли бы справиться с безумием этого мира… что между нами была или могла бы быть любовь, которая облегчает все страдания.
Карл не мог отвести от нее глаз.
– Ты невероятная женщина!
Медленно, по-прежнему пристально глядя на него, Сибилла наклонила голову.
– Как я рада это слышать. И все из-за этой глупейшей искренности, я не могу тебе врать, Карл… я могу лишь любить… и желать…
Он поднялся и привлек ее к себе, впиваясь в нее поцелуем, подчиняя себе ее губы и язык, словно пытаясь совладать с нею, хотя она и не сопротивлялась. Всхлипнув, она подалась к нему и обвила его шею руками, разрешая целовать себя со смирением ребенка и страстью женщины.
Подхватив ее на руки, Карл понес ее через веранду в глубь дома.
– Нет, – шептала Сибилла, – здесь твои друзья… эта охота…
– Я им не нужен.
– Но в этом доме…
– …в этом доме полно спален, и все они свободны, – он засмеялся, взволнованный и счастливый. – Господи, Сибилла, да ведь у нас же целый день! Ты такая маленькая, что даже представить себе не можешь! Ты умещаешься у меня в руках, как маленькая девочка.