Черствая кукурузина уродливого пса жалила альбиноску в бородатую пиздюлену. Пес рычал и капал слюной на твердые соски. Она громка стонала. Овальные груди, залитые слюнным киселем, привлекли внимание сизокрылого ворона. Его массивный выгнутый вниз клюв стукнул пса по мокрому носу. Пес гавкнул на птицу, его челюсти поймали ворона за мясистую опухоль под клоакой. Горящая трубка пса исторгла светло-серую струю на черную стружку лобка. Птица харкнула червями и пшеничными отрубями. Воронья камедь плюхнулась в ротик альбиноски. После расправы над птицей он стал клыками рыть маргаритковый пах. Его голодное брюхо поглощало трубки, мочевой пузырь и желтый слой жира. Пес, хрумкая зародышем альбиноски, заливал ее кровью и желудочным соком.
Корень Андрея, налитый туманностями, мешал податливую плоть гигантской гусеницы. Трехчлениковые усики изучали его тело, притрагиваясь к соскам, губам, ресницам, торсу, плотным шарам ягодиц, позвонкам, икрам. Максиллы жонглировали кусочками человечьей плоти. Андрей крепко держал гусеницу за щетины. Лаймовое брюшко светилось фосфором и пахло шелком. Прозрачное тело с колючими звездами без какой-либо реакции принимало в себя маршевую динамику фрикций. Смешение тел, огня космических заморозков и последствий расщепления атома. Изморозь клоаки отнимала тепло у мясной палки Андрея. Стебель перестал погружаться в мрачный холод океанических глубин гусеницы.
Над залупой Андрея парил шмелем колибри. Его тонкий хоботок пил нектар. Вилообразный хвост темно-буро поблескивал в трепыхании крыльев.
Тростинкой скелетообразный уродец бил по крестцу полусъединную альбиноску. Его члены скисли под натиском проказы, а фаллос эякулировал густым повидлом гноя от созерцания прелестей мертвой женщины.
— Бафррр, — единорог с прядью серебра на лбу и роговым винтом вступил в рытвину. Копыто застряло. Он ржал и его негодование услышал павиан, задравший насмерть феллирующих парней. Испуганно косясь на раскрытую пасть обезьяны, единорог стал лягаться. Павиан взял в лапы камень и бросил его. Он попал в переносицу. Единорог рухнул. Павиан воинственно надрывался: «Адаррр!». Вырвал рог и стал им дырявить круп еще живого противника, задергались ляжки, словно отпугивая рои кусачих насекомых.
Бумеранг, вылетевший из всполохов зарослей, рассек гортань краснозадого. Трахея заклокотала, и тело павиана стало пищей для варана, чье появление было таким же стремительным, как и любое другое появление хищника Сада. Раздвоенный язык мелькал в прерывистых ручейках артерий. Зловонная пасть вгрызалась в глотку, желудок варана бурчал. Режущие края с вожделением и печалью рвали сырое мясо. Глаза, расположенные по бокам, зорко наблюдали за передвижением соперников на этом пиру голодных. Один из них, жук-великан, надвигался на него. Мощное тело, закрытое хитином надкрыльев, отливало ртутью. Ротовые придатки переходили в выдвижной саквояж пористого влагалища, затхлый запах которого отпугивал самых смелых и опасных хищников Сада. Варана запах лишь отвлек от сытной трапезы, но не испугал. Смоляно-бурые челюсти сомкнулись. Язычок изредка показывался между ними. Жук, шевеля дугами усов, прокладывал просеку своим сплющенным телом по направлению к изодранному павиану. Варан кинулся на одну из лап. Жук отправил его в свой ямчитый рот. Фасетки глаз линзами оглядели участников схваток и совокуплений.
Существо, похожее на богомола, било в пах старика. Пергамент его кожи слетал лоскутьями, обнажая мышечную структуру. Шея богомола была увита гирляндой из половых органов мужчин, нанизанных на затвердевший эликсир слюны. Они все высохли, некоторые уже рассыпались в прах. Старик совсем остался без кожной оболочки. Богомол надломил его исступленное тельце над своей головкой. Его лапы выжимали кобальтовую жидкость. Арбузная мякоть старичка вместе с ресницами ребер, остеопорзом трубчатых костей, бусами позвоночника жадно поедалось насекомым.
Над богомолом пролетела бабочка, спасаясь от клиньев клыков пятикрылого головастика. Весь в жестких темно-бордовых иголках, он не успевал за ее скачкообразным полетом. Тогда он напал на цианового богомола, чьё тело под режущей кромкой сразу же обратилось в пеньку.
Бабочка держала в связке трех девочек и одного мальчика. Под дурманящим запахом секреции брюшка они скользили поплавками в куполах сумерек и в глистных водах сна, чьи водоросли махали пьяным остовом призрачных амфибий. Златотканые миражи язвили кору больших полушарий, таламус, мозжечок, заполняя коростами насилия. Усевшись в свободной яме, бабочка разложила добычу, чьи помыслы и мечты засахарились в мимикрии мелкой камбалы. Рты детей по-рыбьи говорили с немым миром Сада. Одна из девочек, уже с темным руном между бедер и небольшими опухолями сосочков, лежала на спине с открытыми глазами. Тупые глазки чешуекрылого на малоподвижной голове смотрели на припухшую верхнюю губку. Над ней изюм родинки скупо дарил красоту крупным чертам лица. Жевательные лопасти второй пары челюстей раскрылись. Из них начала выпрямляться спираль хоботка. Его кончик вошел в девочку. Она еле слышно застонала. По прозрачной трубке заиграла рассветом юная кровь. Вслед за белоснежными крыльям с гранитными полосками заколыхались и щупики. Пламя жизни, что так слабо ютилось в очаге девочки, погасло. Следующей была большеротая малышка с курчавой головкой. Прыщавые половые губки без сопротивления приняли хоботок. Ее высосали намного скорее. Темный пепел небытия лег на вогнутый животик и свод желтых ребер. Третьим цветком был мальчик. Нектар из его попки не напитал голод бабочки. Последняя девочка виляла щенячьим хвостиком. Облезлые щечки в черных дырочках гасли медленнее, чем у других жертв. Она с каждой порцией, что сосало из нее насекомое, выгибалась, сворачиваясь в клубочек. Выдохнув углекислоту и аммиак, девочка открыла пустые черные глазницы. Тела детей залоснились бледным светом тлена. Помертвевшие лики окостенели воском.
Грязный, в колтунах, с гребнем скрамасакса на спине, человекокот запрыгнул на спину бабочки. Его стручок, обнажил лавандовую крайнюю плоть. Кошачьи глаза защипало от пыльцы, бабочка скинула его со спины. Оторвав с белым венчиком хвост, она стала неспешно посасывать кровь. Человекокот отчаянно шипел, но его безуспешные попытки покрылись золой усталости от потери крови. Член завял.
Четырехрукий темнокожий человек увидел среди многоликих созданий женщин своего вида: антропоморфных. Некоторые из них предавались оргиями, другие набивали желудки мясцом единорога или детей. Большая часть из них просто пряталась. Их инстинкт привел сюда для бурных сношений и неминуемой черной погибели в тяжелейших муках. Так погибали все жители Сада.
Темнокожий удерживал самку стылыми пальками двух правых рук от возможного побега. Волос ее лобка сколопендрой убегал в промежность. Один из двух бугорчатых членов вошел в лоно, второй уткнулся в анус. Двумя руками он рвал ей волосы. Члены прыгали в лиловых полостях. Он держал ее на весу, тело тряслось в ознобе. Ноги вяло болтались. Бугры членов терли наждаком нежную кожу. Самка пыталась кусаться. Но после того как он один раз стукнул своим крепким синюшным лбом по ее лицу, она стала харкать кровью и затихла. Нижний член кончил в анал, бледно-песочная жидкость потекла из задницы. Второй еще не опорожнялся. Две пары яичек свисали ниже пыльных ляжек. Их маятник остановил свое раскачивание после успокоительных спазмов верхнего члена.
Темнокожий расслабленно сел. Его костлявые ягодицы зарылись в теплый перегной. В нем было скрыто обиталище губоногих многоножек. Медно-рыжие насекомые атаковали клоаку четырехрукого. Кусали его ядовитыми ногочелюстями с коготками. Перегной земляных ходов сменился рассветом прямой кишки. Съежившиеся орехи мошонки вызвали смех у женщины. Она сидела и мастурбировала, растирая следы менструации и грубого слияния. Страждала вновь слиться с ним, но четырехрукий валялся скошенным отравой многоножек.
Кожаная пластина остановилась перед женщиной. Та с наслаждением указательным и средним пальцем теребила клитор. Она стонала и кряхтела. Ее глаза застлала темная мембрана оргазма. К двум пальцам присоединились безымянный и мизинец. Они стали дико массировать гениталии. Пластина упала на четырехрукого. Контуры его тела стали оставлять вмятины на ней. Дымчатая пена искупала темнокожего. С него слазила кожа, отваливались мышцы, и рушился скелет. Вся эта влажная мясистая рухлядь была поглощена без остатка.
Женщина в страхе сбежала и попала в объятья сиамских близнецов. Их безглазые лица довольно усмехались. Фаллосы, почуяв добычу, напряглись. В нишу ее вульвы ворвались муди, пылавшие от желания. Маска боли и услады врезалась в ее личико.
Кожная пластина, отведав чудное фрикасе, покатилось за беглянкой. Мироточившие слитки пластины накрыли мантией сиамских близнецов. Из их пустых глазниц заслезоточило, жжение кислоты занавеса из плоти выжало из них отчаянный вопль. Весь студень их тел был пожран.
Беглянка, сдирая кожу ног об угловатые корни, задела брюхоногий рот. Этот увалень, увлеченный её филейными частями, зауркал, перебирая десятью короткими ножками. Его фаллос расцвел тюльпаном. Смердя полукружьем многочисленных анальных дыр, он выпускал из них кашицу черного гавница, смоченного в илистой моче. Эти помои стекали по мелкой чешуе. Его корень предвкушал услады в опочивальне из женской плоти.
Он нашел ее уставшей у лужи кислых опарышей. Ее рвало. Когда его молотообразный орган рвал вагину, женщина не издала ни звука. Залитая дерьмом его глубоких пор, щурилась, как подслеповатая крыса. Мягкая брынза женских чресел глотала гранатовые яйца, поступающие мантрой из члена. В них находились зародыши-паразиты, когда они проголодаются, то трусливые лабиринты кишок станут для них главным провиантом. Шанкры мошонки оплыли мешковиной. Глазенки искрились сверхновыми. Настой из экскрементов залил ей глотку, сернистое семяизвержение законопатило пиздицу.
Вся в копровице она побрела сквозь джунгли. Ее съел нетопырь, его же слопал оборотень, потрахав ушастую раковину его брюшины.
Мрамор семени на глазах пораженных глаукомой. Его вытирает лапище. Тлеющая головня выскользнула из раскуроченной ямы. Коитус продолжился: у этой колоколотелой было три манды. Приапистый член спорыньей дудел в тупиках спелеологического карста. На эту телесную систему залаял пуделек, лакая пролившуюся бацилльную блевоту. Дубина, хлещущего жирным млеком фаллоса, ухнула псинку к ноздреватому гумусу.
Отростки вульвы втянули в себя член и стали его доить, насыщая нутряную катакомбу. Глазурное тело ебаря являло собой трагедию из хуища и вязкого костного сырца. В нем куце торчали конский волос и недоразвитые залупки. Этот дефлоратор бродил подливкой из шпрот, скумбрии и тиктаалика. Хоанистые железы периодически впрыскивали ее в ядро этого Приапа.
Саблезубый тигр рычал, его насекомьи жвалы набивали зоб увеченным пудельком. Собака косила глаза и слизывала с яшмовых цветов медальоны слипшихся тараканов. Осклизлая челюсть тигра захрумкала сухожилиями. Ему показалось эта трапеза малой для удовлетворения его аппетита, тогда он стал рвать телесную глазурь, обросшую сталактитами нечистот афродизиаков и рыбьих останков. Тело вздыбилось, как ошпаренное кислотой и из своей скисшей клоаки брызнуло калейдоскопом шлаков. Кошка с бубонами на морде, уже отмеченной смертельной коррозией, завалилась на бок и издохла. Витальная сила покидала приапохуевого. Он стал похож на гору жеванной пемзы, а тело стало опадать и растекаться. Колоколотелая загромыхала от горя.
Человек, покрытый клиновидными бледно-розовыми перышками, заквохчил. Его крайняя плоть жгучим током вулканизировала в попке маленького мальчишки, чей анус тек мармеладом. Руки с перьями крутили комочек яичек. Мальчик горланил. Его ножки подкосились, и он сложился ничком. Человек тряс мясистым букетом гребня и кудахтал, фонтанизируя спермой в урну задка. Мальчишка ладонями мял дерн и трезвонил о своей дефлорации.