— Угрожал? И что?
— Пока ничего. Не увели.
— Это хорошо, что цела. А Светланку арестовали.
— Светланку? — Спиридоновна от страха выпучила глаза. — Допрыгалась
девка. А Антонина?
— Антонину убили. Из автомата на задах.
— Ой, страсти господни! До чего дожили! Так и Настю могут застрелить. В одночасье могут. Шушукалась со Светланкой и Тонькой. Светланка к бесям, говоришь, в лапы попалась? Потянет за собой и Настю. Я все вижу, все разумею.
— Разумеешь — помалкивай. Рот на замке держи.
— Молчу. Молчу. От страхов молчу. Боязно. За Настю боязно.
— Пускай зайдет Настя. Дело есть.
— Како еще дело? — Спиридоновна испугалась пуще прежнего. Она понимала, что дружба Насти с такими людьми, как Ольга Сергеевна, как Степачевы, к добру не приведет, она догадывалась, что в действиях и поступках этих людей скрывается что-то тайное, опасное, связанное с большим риском для жизни.
— Пускай зайдет! — повторила просьбу Ольга Сергеевна.
— Ладно, скажу,— неохотно ответила Спиридоновна. — Но ты, голубушка, особливо-то не втягивай ее в тенета. Втянешь, а потом что? Не вытянешь. Жалко мне Настю. Одна теперь у меня. Без нее куда? — Старуха заплакала.
Ольга Сергеевна, приобняв за худенькие плечи гостью, стала утешать ее:
— Ничего не случится с Настей, поверь мне, тетя Катя. Решительно ничего. И Светланку вызволим. Чай, на своей мы земле, на советской. А они, фашисты, временно гостюют. Красная Армия наступает, и гляди, как теперь у этих «гостей» под ногами земля горит. Не горит — полыхает. Пламенем-то этим и нас иногда подпалит. Не без этого. Но дышать стало легче. Теперь мы играем, а они под нашу музыку пляшут. Слыхала, как на станции-то прогремело?
— Слыхала. Как же.
— Ну вот то-то. Пусть боятся они нас, а не мы их...
Старуха смотрела на Ольгу Сергеевну, смотрела недоверчиво, с опаской: беду принесет в деревню, такую бедовуху, что сам черт не расхлебает.
— Стреляли-то на задворках в людей. Антонину убили. А завтра кого?
— На то и война, тетя Катя.
— Но ведь сгубили человека...
— Антонину сгубили, а их человек десять на тот свет отправим. Мстить будем, тетя Катя. Так что иди, иди и не бойся...
Спиридоновна пришла домой и накинулась на Настю:
— Антонину убили. Светланку увели! И ты за ними? Туда метишь? И когда ума наберешься, непутевая?
У Насти екнуло сердце, нехорошо так сжалось и опустилось, будто бы раскололось надвое. Она глядела на мать и не знала, что сказать в ответ, о чем спросить. Понимала, что впереди опасная дорога, может, опасная для жизни, но она должна была пройти этой дорогой до конца.
Глава вторая
Притаилась деревня Большой Городец, словно бы окунулась в дремоту, словно бы вымерла: улица пустынная и тихая — никто не выходит из дому. И собаки притаились в подворотнях, и куры не кудахтают, да и кур-то осталось десятка полтора, не больше. Притаились люди в ожидании перемен, к лучшему или худшему. Но хорошего ожидать было нечего: фашисты могли повторить налет.
И счастье Большого Городца состояло в том, что деревня как бы на отшибе от главной дороги. От большака к ней шел узенький проселок. Глухое место, темное для чужака, в лихую годину небезопасное. Потому не так часто заглядывали сюда фашисты — опасались на рваться на партизанскую засаду.
На взгорках возле деревни рос хвойный лес, а дальше, в распадках — береза, ольха, осина. Меж ольховых густых зарослей протекала речка Радожка, мелководная и неширокая, она впадала в нижнем своем течении, километрах в трех от деревни, в небольшое продолговато озерцо. Озеро это языкасто врезалось в непролазную лесную глухомань. Туда и ходили на связь деревенские подпольщики, приносили вести от партизан, и в послед нее время все более обнадеживающие. Партизаны били фашистов все смелей и решительней, и люди чувствовали, что приближается час освобождения.
В Большом Городце действовал подпольный колхоз. Действовал уже не первый год, люди работали артельно, и урожай распределялся по трудодням. В этом подпольном колхозе Настя Усачева вела бухгалтерский учет, хранила протокольные записи.
Когда пришли фашисты, старостой в деревне назначили Алексея Поликарповича Максимова, человека степенного, уравновешенного, рассудительного и справедливого. Уже тогда, в августе сорок первого, по предложению Максимова хлеб и картофель были убраны артельно,— часть урожая все же пришлось отдать оккупантам, остальное распределили среди колхозников с добавкой на сохранность семян под посев будущего года. Большегородцы надеялись, что Красная Армия освободит деревню к весне и семена пригодятся.