— Ну так ты разобрался? Дал оборотку?
Лютый неторопливо разжевал маслину и, смачно выплюнув косточку, ощерил пожелтевшие от чифира зубы:
— Я, Петр Федорович, не февральский — по-рыхлому врубился, что это конкуренты на меня поперли буром. Нынче новую отраву стали отгонять, загубную в натуре, вот я и захомутал наркома, который толкал ее. Затрюмил его до макинтоша деревянного, ремни из шкуры кроил, а он врезал дуба, так и не расколовшись. И теперь я, Француз, в дыму. — Зверь в одиночку хватанул коньяка и уставился Петру Федоровичу в чуть прищуренные глаза: — Нутром гребту чую, а откуда она, допереть не могу.
Он с отвращением покосился на халдея, выгружавшего дымившиеся горшочки на скатерть, и, присмолив пирохонку, глубоко затянулся.
— Что-то хавка нынче мне поперек горла.
— Бывает, корешок.
Не обращая на пессимизм сотрапезника никакого внимания, Сорокин стал с аппетитом хлебать солянку, вскоре убрал ее начисто и, распорядившись насчет плова, сделался задумчив.
— Знаешь, брат, есть у меня человек один. Сколько знаю его, никак не могу въехать насчет окраса. Врубаюсь только, что железный он и уделать кого-нибудь начисто ему как два пальца обоссать. Если только подпишется пойти на дзюм, то сможет в натуре отмазать тебя.
Он вытер губы салфеткой и энергично махнул рукой кому-то из пристяжных:
— Лешик, не западло тебе «бандуру» подогнать?
— Нет проблем, папа. — Высокий дизель, одетый во все черное, без промедления припер массивный дипломат и, бережно поставив около хозяйских ног, быстро отошел в сторонку.
Под запертой на кодовый замок крышкой находилась сотовая станция, и, включив в числе прочих наворотов скремблер, Петр Федорович принялся набирать номер.
— Физкульт-привет, Ваня. — Линия соединилась на удивление быстро, и слышимость была превосходной. — Как там на периферии погода у вас? У нас тоже морозит, и когда только эти холода прекратятся. Да, это точно — одному Богу известно. А вот лично мне, Ваня, очень хотелось бы знать, не согласится ли наш знакомый сделать для меня одно одолжение. Надо моему брату помочь, у него неприятности случились, и скажи, что настоящую мужскую дружбу мы ценить умеем. Попроси его как для себя. Я на третьем канале, все, до связи, mon cher.
Между тем подали казанок с рассыпчатым кашмирским пловом, поджаристую бастурму, горячий лаваш и много грунтовой зелени.
— Покушай, Паша, очень вкусно.
Коньяк уже закончился, и к мясу Француз скомандовал бутылку «Лафон Роше» — густого и пронзительно-алого, словно кровь отдавшейся девственницы.
— Давай, брат, чтобы сдохли наши враги.
Чокнулись хрусталем, выпили до дна, и, стянув сочные куски с шампура на лаваш, Петр Федорович завернул мясо в мягкую булку, впился в гастрономическое чудо крепкими зубами и, прожевав, занялся восхитительным, желтым от моркови рисом. Глядя на него, и Зверь потянулся к казанку, но в это время раздался звук зуммера. Оставляя на трубке жирные следы, Сорокин приложился к ней ухом:
— Говорите. — С минуту он внимал молча, потом неожиданно ощерился: — Спасибо, Ваня, уважил. — И, отключившись, посмотрел Лютому в глаза: — В двадцать часов он ждет тебя по такому-то адресу — одного в машине. Просто зарули во двор и припаркуйся. И все будет елочкой, брат.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
— Да, Сергей Петрович, летит время. — Замначальника УНОНа полковник Хрусталев вытащил пачку «Бонда» и покосился на собеседника: — Бросил небось?
— Да нет, могу иногда. — Плещеев улыбнулся, щелкнул зажигалкой и, затянувшись, поперхнулся. — А иногда не могу.
Они стояли в коридоре первого яруса АБК — секретного объекта, построенного еще для комитетских нужд, и сквозь зеркальное стекло смотрели на белые от снега клены.
Действительно, время быстро летит. Вроде бы совсем недавно один из них ловил отборнейшую мразь, а другой сажал ее за решетку. Теперь же первый допер до папахи и шарил в антраците не хуже завзятого наркомана, а чем занимался второй, лучше было не спрашивать.
— А ты совсем не изменился, даже помолодел вроде. — (Минуту назад полковник закончил инструктировать руководителей «спецухи» и, заметив среди них старинного товарища, живо поволок его в коридор.) — Серега, черт, как живешь-то?
За окном между тем куцый февральский денек уступил место сумеркам, разговор не клеился, и Плещеев перевел взгляд на располневшее лицо Хрусталева:
— Скажи, Евгений… (Как, блин, отчество-то его?) Сам-то ты чего об этом «финике» думаешь?
— Ничего, Сергей Петрович, ничего, потому что конкретно ни хрена не знаю, — тяжело вздохнув, мрачно ответил Хрусталев, и это было правдой. В самом деле, о новом наркотике, не так давно появившемся в городе, известно было не много.
В составе его, до конца не установленном, присутствовала жесткая «синтетика» — фенциклидин, употребление варьировалось от орального до анального, а впечатляющее название «фараон» в общем-то соответствовало истине — отрава была просто царской. Наркоманы, впрочем, окрестили ее ласково-уменьшительно — «фенечкой», «фиником», а особенно она пришлась по душе женской половине ширяющихся. Дело в том, что при употреблении «фараона» прекрасный пол уже на игле отлавливал флэш — состояние, близкое к оргазму, и, естественно, испытывал к отраве чувства самые нежные. А кроме всего прочего, «финик» был дешев, легкодоступен — на любой дискотеке его хоть пруд пруди — и по своему действию намного превосходил печально известный кокаин. Концентрация же его в готовой дозе была настолько мизерной, что содержание наркотика определялось лишь с помощью спектрального анализа.
Однако самое примечательное в истории о «фараоне» было в другом. Как только он попал в поле зрения молодцов из УНОНа, они не мешкая «слепили» на «блюдце» кровососа — мелкого оптовика — и вышли через него на наркома — оптовика крупного, наверняка знающего место изготовления отравы. Но сколько с ним ни бились, только зря потеряли время. На все вопросы о профессиональной деятельности нарком хранил кладбищенское молчание, а когда попробовали психотропные средства, то попросту поехал крышей. Выяснилось, что изначально он был подвергнут кодировке и все касавшееся «фараона» являлось для него запретной темой.
— Ты понимаешь, Сергей Петрович, с какой организацией мы столкнулись? — Хрусталев вздохнул еще раз и, аккуратно затушив окурок, ловко выщелкнул его в урну. — Судя по всему, это настоящие профессионалы. Наши аналитики считают, что без бывших работников спецслужб здесь не обошлось. Однако это только одна сторона медали, — заметив заинтересованный плещеевский взгляд, он придвинулся поближе, — известно ведь, что рыба-то гниет с головы. Так вот, благодаря нашим законодателям, за ногу их мать, новый УК дает наркомафии зеленый свет. Во всех статьях, касающихся отравы, полно неясностей и многочтений. Качественно изменено понятие «небольшая доза», и суды скоро станут пересматривать дела о сбыте наркоты, выпуская уголовную шваль на свободу. А самое главное, — полковник на мгновение замолчал и показал рукой куда-то наверх, — тех сволочей, которые всю эту хреновину протащили в УК, никто не ищет, да, похоже, и бесполезно это — слишком большие деньги замешаны. Так вот, Сергей Петрович, плетью обуха не перешибешь. А я, — он вдруг улыбнулся и сразу сделался похожим на старшего опера Женьку Хруста-лева из далекого невозвратного прошлого, — об одном только мечтаю. Дожить, Бог даст, до пенсии, послать все к чертовой матери и у себя в Саблине заняться разведением кролей. Знаешь, порода такая есть — мясо-шкуркового направления — «советская шиншилла»?
— Что-то слышал. — Плещеев неожиданно вспомнил, что забивают кроликов обычно тяжелой деревянной колотушкой, и, вздохнув, посмотрел на часы: — Ну вот, труба зовет. Рад был тебя, Евгений… э-э… видеть, — попрощался с Хрусталевым и, неслышно ступая по зелени паласа, двинулся на второй ярус к начальству.
Суровые молодые люди, частично облагороженные уставной стрижкой, придирчиво взглянули на плещеевский пропуск, осветили его специальным фонариком и, отдав честь, наконец-таки открыли турникет:
— Заходите, пожалуйста.