Теперь они почти не расставались. Рано утром, еще до восхода солнца, с лотком на шее Джевдет выходил из дому и шел к Кости через Ункапаны, Балыкпазары, Сиркеджи.
Кости уже был на ногах. В желтой вязанке, в темно-синих брюках, в белых тапочках, голубоглазый Кости весело открыл дверь и впустил Джевдета.
Два друга встречались так, будто не виделись целую вечность; радостные, возбужденные, взбегали по узкой лестнице и заходили в маленькую комнатку Кости, где пахло плесенью.
Все здесь напоминало Джевдету его чуланчик. На полу также были разбросаны книжки и журналы. Только с картинок смотрели не ковбои, а знаменитые певцы и музыканты. И постель была не такая, как у Джевдета: наволочки, простыни — старенькие, но чистые.
Кости, как и Джевдет, приходил домой поздно, усталый, снимал лоток, сбрасывал одежду и сразу же засыпал, часто без ужина. Комнату убирала мать, а иногда сестра — девушка в очках лет восемнадцати.
Джевдету очень нравились и мать Кости и его сестра. С ними ему было легко и хорошо.
Джевдет доел бутерброд с брынзой, допил чай и поднялся из-за стола.
— Хочешь, налью еще, сынок? — ласково спросила мать Кости.
— Спасибо, я сыт.
— Как знаешь.
Она не настаивала. Это нравилось ему больше всего.
Мальчики взяли лотки и вышли на улицу.
— Значит, ты написал на стене: «Отряд „Красный шарф“»! А они? — проговорил Кости.
— Примчались с оружием, в ковбойских шляпах!..
— Вот здорово!
— Ждали нападения! Пусть ждут!
— А Джеврие видел?
— Да. Знаешь, возьмем и ее в Америку. Я уже сказал ей. Согласна!
— Мать у нее есть?
— Нет, бабка. Вредная старуха. Велит ей красить губы, сурьмить брови, носить туфли на высоких каблуках. И еще хуже… Но теперь этому конец. Вчера вечером договорились.
— Все равно заставят. Бить будут.
— А полиция зачем? Я научил ее, что делать.
— Посмотрим.
— Ты еще не знаешь Джеврие!
Они остановились у кинотеатра в Сиркеджи. Шел фильм про любовь, значит дерьмо.
— Наплюй, — сказал Джевдет, — не пойдем.
— А что будем делать?
— Катнем в Едикуле, Джеврие, наверное, там…
Кости на минуту задумался.
— Хорошо, поедем.
Мальчики повисли на трамвае «Бахчекапы-Едикуле». Они знали, как проехать без билета. Если каждый раз платить, и разориться недолго.
Пока добрались до Едикуле, пришлось переменить несколько трамваев, но Джевдет и Кости не унывали. Они еще будут разъезжать на своих автомобилях. Там, в Америке, когда разбогатеют. Ну и забавно же будет вспоминать нынешние времена!
В кофейне в Едикуле было много цыган. Девушки в зеленых, синих, розовых шальварах, размалеванные как куклы, танцевали. Старики музыканты играли; молодые парни в широких брюках с карманами спереди, в надвинутых на глаза кепках хлопали в такт музыке в ладоши, показывали на девушек, смеялись, говорили непристойности.
Джевдет подтолкнул Кости:
— Видишь старуху?
— Какую? Ту, что на скрипке играет?
— Да… Это бабка Джеврие!
— Ну и страшна! А где Джеврие?
— Не знаю, ее здесь нет.
— Тогда где же она?
— Наверное, дома осталась. Сказала, что, если убежит от бабки, будет меня искать. Поехали?
— Поедем.
Мальчики, перескакивая с трамвая на трамвай, тем же путем вернулись в Сиркеджи.
На остановке автобуса «Эдирне — Кеша» Джевдета окликнул шофер Адем.
— Ну-ка, покажи, чем торгуешь? — подмигнул он. — Вай! А почему такой плохой выбор?
— Что поделаешь? — ответил Джевдет. — Денег мало, вот и товара нет.
— Скажи отцу, пусть добавит.
Джевдет отвернулся.
— Ты чего? — спросил Адем.
— Да так, ничего.
— Что ничего? Сегодня утром говорил с твоим отцом. Он все о тебе беспокоится. Вот не кончил пяти классов, а то поступил бы в морскую школу. А ведь можно и так подготовиться. Сдать экзамены. Как ты думаешь?..
— Не знаю, — ответил Джевдет. — Пойдем, Кости.
Они пошли дальше.
Адем стоял со своими приятелями — Тайяре Османом и Демпсеем Неджибом.
— Чей это малец? — спросил Неджиб.
— Пасынок той самой… — подмигнул Адем.
— Скажи уж лучше — твой пасынок…
— Пусть так, но если деньжат не добудет, только меня и видела!
— Ну, а как она собой? Все на месте? — усмехнулся Тайяре.
— Хороша, ничего не скажешь, первый сорт… Если и деньжата есть, заживу на все сто! Куплю машину, и тогда…
— А что тогда?
— Как что? Баранья ты голова! Молиться на меня будешь.
— Э, зачем заливаешь? Будь ты самим пророком, я и то не стал бы целовать край твоей одежды.